Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

Вообще вариантов может – или должно – быть не слишком много. Они не просто так живут вне кампуса. Они никому не давали своего адреса, и с той недавней поры, как они здесь поселились, каждый стук в дверь – это приключение. Она уже открывала трем соседям, продавцу кексов с марихуаной и измученной девчонке-подростку с коробкой котят. Кто знает, что за дверью сегодня? Она аккуратно сохраняет файл и встает, приготовившись к новым неожиданностям.

Когда Доджер открывает дверь, она улыбается. Это первое, что замечает Роджер. Как бы она ни изменилась за последние пять лет, она все еще может улыбаться. Когда она видит его, ее лицо окаменевает, улыбка превращается в острый стеклянный осколок. Об нее можно порезаться.

– Пожалуйста, не закрывай дверь, – говорит он.

Стеклянная улыбка исчезает. Просто чудо, что он не слышит, как она разбивается об пол.

– Ты не настоящий.

Роджер моргает.

– Это что-то новенькое.

– Ты ненастоящий. Ты просто мой воображаемый друг, я тебя выдумала, а если я тебя выдумала, ты ненастоящий, а если ты ненастоящий, ты не можешь стоять здесь. Что ты тут делаешь?

– Я могу войти? – Он надеется, что по голосу не слышно, как он нервничает. Хотя, возможно, это было бы лучше: ей было бы сложнее притворяться, что ему не так же больно, как и ей. Он заставляет себя улыбнуться, стараясь одновременно показать, что он безобиден и полон надежды. Что он не представляет опасности. – Конечно, мы можем продолжать стоять на крыльце, если хочешь, – это Беркли, тут люди по воскресеньям делают вид, что они вампиры, так что вряд ли кому-то есть дело до пары мидвичских кукушат, – но, наверное, будет проще, если я войду.

– Все кукушата в Мидвиче были блондинами, – отвечает Доджер. Ее голос почти не изменился. Он стал чуть ниже, но к тому моменту, как они перестали общаться, подростковые изменения уже почти закончились. – Ты шатен. Я рыжая. И мы не дети сексистов-инопланетян, которые обожают деревни. И вообще, тебя не существует.

– Вот и слава богу, потому что они хотели, чтобы кукушата в паре производили потомство, – это я к твоей фразе про инопланетян, а не к тому, что я не существую, – говорит Роджер. – Откуда ты вообще это знаешь?

– Даже гениальным математикам приходится писать сочинения. Нам нельзя пропускать занятия по литературе только потому, что мы считаем ее ерундой.

Голос Доджер дрожит.

Сердце Роджера сжимается.

– Доджер. Пожалуйста. Можно мне войти?

Она не хочет его впускать, это совершенно ясно: она скользит взглядом по улице, пытаясь найти хоть кого-то, кто может дать ей повод ему отказать. То, что она чувствует в этом необходимость, одновременно ранит и оскорбляет его. Ведь, что бы она ни наговорила полиции, он и пальцем к ней не прикоснулся – когда она решила наложить на себя руки, он был на другом конце континента. Он всегда старался ее защитить – за исключением того раза, когда бросил ее, чтобы защитить себя.

Это была жертва. Вот что каждый из них сделал по меньшей мере однажды: пожертвовал другим ради собственного спасения. Возможно, все дело в этом.

– Я принес шахматы, – говорит он, протягивая ей доску. – Правда, не смог найти фигуры, но уверен, у тебя найдется что-нибудь подходящее.

Теперь уголок ее рта кривится: как будто она вот-вот опять улыбнется. На этот раз более искренне. Роджер понемногу начинает разбираться в ее улыбках, собирая воедино все, что помнит о ней из детства, все, что помнит с того единственного раза, когда они столкнулись лицом к лицу: когда Доджер лжет, она улыбается широко. Когда она на самом деле счастлива, она улыбается только левой половинкой губ, будто пытается убедиться, что может сама решать, кто это увидит.

– Ты думал, у меня нет шахматной доски? – спрашивает она, и непохоже, что она сердится, или боится, или устала – ничего подобного. Похоже на то, что перед ним Доджер. Похоже на то, что перед ним его лучший друг.

Он знает подходящие слова: облегчение, успокоение, удовлетворенность. Ни одно из них и близко не стоит с охватившим его чувством невесомости – будто все проблемы мира разом свалились с его плеч. Он догадывается, что, наверное, это какое-то клише, но люди, которые любят навешивать ярлыки, порой забывают, что если что-то становится клише – значит, это происходит снова и снова во всех уголках света.

– На самом деле нет, – отвечает он. – Так можно я снова буду существовать и войду?

– Полагаю, Бог любит троицу, – отвечает она, открывает дверь пошире, чтобы он мог пройти, и вжимается спиной в стену, чтобы избежать даже случайного физического контакта.

Роджер слегка жалеет об этом. Он сам первый высказал идею, что их квантовая запутанность – или что бы там ни было – может стать сильнее от физического контакта, и эта гипотеза висит между ними, будто острый меч. Он не хочет ее касаться. Но хочет, чтобы она не пугалась одной только мысли, что он мог бы ее коснуться.

Как только дверь закрывается, он прочищает горло и спрашивает:

– Беркли?

– У вас отличный факультет математики, – отвечает она, подкрепляя свои слова одобрительным жестом. – Мне хотелось поработать с профессором Конг. У нее революционные исследования в теории игр. Ну и, конечно, Научно-исследовательский институт математических наук. Чувствуешь себя ребенком в магазине сладостей. Кухня здесь.

Доджер поворачивается к нему спиной – проявляет доверие или хочет показать, кто здесь главный, он не уверен, – и идет вперед, видимо, не сомневаясь, что он последует за ней.

Он действительно идет следом, попутно изучая обстановку, пытаясь собрать словарь женщины, в которую превратилась Доджер. Если он сможет ее читать, он начнет ее понимать. Проблема в том, что он не знает, какие из вещей ее, а какие – ее соседок. То, что у Доджер есть соседки, – очевидно: квартира слишком большая, чтобы она могла позволить себе снимать ее в одиночку, и Доджер, которую он знал, ни за что не притащила бы в универ полное собрание «Под-и-Над». Вот книги по математике, скорее всего, ее. Книги по шахматам. Он не уверен насчет книг по социальной инженерии и самосовершенствованию, но что-то в том, как она идет (плечи назад, подбородок вверх, будто она тренировалась поддерживать эту позу), наводит его на подозрение, что они тоже принадлежат Доджер.

Девушка на балконе сказала (и Роджер подозревает, что она права), что Доджер не стремится обзавестись друзьями, а просто хочет, чтобы окружающие в это верили. Вполне похоже на ту Доджер, какой она была, когда они контактировали в последний раз.

Кухня в конце