Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

Доджер делит квартиру с еще двумя аспирантками: Кэндис изучает психологию развития ребенка, и поэтому в квартире повсюду валяются деревянные кубики, а Эрин изучает теологию и живет по странному графику – с тех пор как все они заехали в эту квартиру, Доджер видела ее только дважды. Когда она добирается до дома, обеих соседок нет. Это хорошо. Это очень-очень хорошо. Ей нужно подумать.

Прислонив велосипед к стене, Доджер идет по коридору с множеством книжных полок в свою комнату – маленькую белую коробку со столом и кроватью, отодвинутыми подальше от блестящих стен. Первое, что сделала Доджер, когда переехала, – получила разрешение выкрасить стены глянцевой белой краской, превратив их таким образом в гигантскую маркерную доску. Вся ее одежда умещается в шкаф, а книги она хранит на общих книжных полках в коридоре. В этой комнате она живет. Она не может жить там, где не может работать.

Она снимает колпачок с маркера, подходит к ближайшей стене и начинает писать.

Типичная сцена из ужастика: неуравновешенный гений день за днем исписывает стены, гоняясь за решением задачи, которой на самом деле не существует. Доджер это прекрасно знает. Но в ужастиках гении никогда не покупают специальную краску и никогда не стирают написанное; а она делает и то, и другое. С появлением камер на мобильных телефонах стало гораздо проще сохранять выкладки на более долговечном носителе. Она работает, не жалея места, потом фотографирует, умещая все, что нужно, на маленьком фото, переносит его на компьютер и затем уже работает виртуально, выполняя преобразования и вычисления в пространстве, где размер не имеет значения, чернила не размажутся, а мел не сотрется. Так что это просто ритуал, который помогает ей успокоиться, и она не видит в этом ничего плохого.

Она все еще пишет, когда входная дверь открывается и слышится голос Кэндис:

– Привет, кто дома?

– Привет, Кэнди, – отзывается Доджер, продолжая писать.

Она сняла свитер. От запястий до локтей тоненькими белыми линиями бегут шрамы, которые расскажут свою страшную историю любому, кто их заметит. Ей забавно наблюдать, насколько по-разному люди реагируют на эту историю. Некоторые, увидев шрамы и взглянув на ее лицо, немедленно вспоминают статьи в газетах, где ее называли жертвой жестокого нападения. Другие видят шрамы и понимают, что случилось на самом деле, даже если читали те же самые статьи. Она обнаружила, что обычно у таких людей есть собственные шрамы; это люди, у которых есть причины знать, что они означают. Люди, у которых нет причин осуждать.

В коридоре слышатся мягкие шаги (Кэндис из тех, кто питается мюсли и скидывает обувь, как только заходит в дом), и на пороге возникает Кэндис собственной персоной, невысокая и пухленькая, – такие женщины просто созданы для джинсов и вязаных свитеров. Ее темно-русые волосы чуть темнее глаз. Она любит говорить, что пережила индустрию диет и теперь учится быть толстой и счастливой, но, похоже, ей гораздо уютнее в своем теле, чем Доджер когда-либо было в своем.

Кэндис переводит взгляд на стены. Две из них уже исписаны числами, и Доджер подбирается к третьей.

– Мне стоит хотя бы попытаться спросить, как прошла экскурсия, или лучше осторожненько сбежать с глаз долой и надеяться, что ты не сделаешь рабочую поверхность для алгебры из меня?

– Если ты считаешь, что это алгебра, тебе пора добавить к учебной нагрузке математику для отстающих, – говорит Доджер, закрывая маркер колпачком. – Это все неверные выкладки. Пытаюсь решить кое-что, что никак не решается, к тому же я где-то там облажалась, – она машет рукой в сторону первой стены, покрытой каракулями из непонятных черных символов, – так что придется начать все сначала.

– Если ты знаешь, что напортачила, зачем идешь дальше?

Доджер пожимает плечами.

– Даже в неверном ответе можно найти что-нибудь интересное. Поэтому я продолжу рассуждение, пока это возможно, а когда оно зайдет в тупик, найду, где ошиблась. Это меня успокаивает. Есть с чем поиграть. Разве ты изучаешь психологию развития не потому, что тебе нравятся игрушки?

– Вот именно, игрушки, а не числа на стене и риск потерять наш залог, – отвечает Кэндис. – И ты не ответила на мой первый вопрос. Как экскурсия?

– Я не пошла, – ложь сама слетает с языка. Доджер так в этом хороша. – Я всю ночь общалась с австралийскими учеными, которые занимаются вычислительной математикой. Они работают над рядом доказательств и вот-вот переплюнут всех, включая меня, и им хотелось позлорадствовать. К тому времени, как до меня дошло, что давно пора спать, как раз зазвонил будильник. Мне показалось, что знакомиться с новыми однокурсниками, когда я ходячий невыспавшийся кошмар, – не лучшая идея.

Кэндис качает головой.

– Прямо сейчас ты не слишком похожа на ходячий кошмар.

– Я вздремнула. Плюс пара литров газировки. Так что в целом я уже в норме. И вообще, кто ставит ознакомительную экскурсию для аспирантов в восемь тридцать утра? Они что, не знают, что большинство аспирантов ведет ночной образ жизни?

– Люди, которые больше не ведут ночной образ жизни и при этом недовольны тем, что им вообще нужен сон, – спокойным голосом отвечает Кэндис, но ее взгляд остается цепким и острым.

Доджер не в первый раз думает, что жить в квартире с человеком, который изучает психологию развития, – тактическая ошибка. Она улыбается своей самой ослепительной улыбкой, стараясь загнать воспоминание об изумленном лице Роджера в самый дальний угол памяти. Это по его вине она ошиблась в вычислениях, из-за него она никак не может сосредоточиться.

Она никогда не должна была снова его встретить. Потому что она никогда не встречалась с ним раньше. Он ненастоящий. Он ненастоящий, потому что если бы он был настоящим, то, захлопнув дверь между ними, она причинила бы ему боль. Он не может быть настоящим, потому что если он настоящий, а она так с ним поступила, то она просто чудовище.

Он не может быть настоящим.

– Думаю, я просто не была к этому готова, – говорит она наконец.

Кэндис бросает взгляд на шрам на левой руке Доджер, и Доджер подавляет желание закрыть его ладонью. Кэндис – одна из тех, кто с первого взгляда понял, что это за шрамы и что все, что писали в газетах, – просто детская попытка это скрыть, и неважно, насколько охотно все в нее поверили.

– Хочешь чая? – спрашивает она. – Может быть, тебе станет лучше. Когда я чувствую себя не очень, чай всегда помогает.

– Было бы великолепно, – отвечает Доджер и улыбается, и Кэндис улыбается в ответ, а затем поворачивается и исчезает, оставляя Доджер наедине с