Пересмешник на рассвете. Книга 2 - Дмитрий Геннадьевич Колодан

К счастью, Вильгельм отличался большей практичностью. Разумеется, он удивился, это было видно по его лицу, но ему хватило ума сообразить, что сейчас не стоит тратить время на трогательные сцены.

– Быстрее сюда… – выдохнул он. – Ты можешь протиснуться между прутьями? У Арти почти получилось…

Он отпихнул Этьена в сторону и помог, а вернее – заставил Сесиль пролезть через решетку. Если бы она была чуть более плотного телосложения, ничего бы не вышло, но ей повезло. Совместными усилиями на троих – Этьен, насколько ему хватало сил, отгибал прут, а Вильгельм тянул ее за руку – они протащили ее через ограду и все вместе повалились на мостовую.

Этьен тут же схватил Сесиль за плечи и прижал к груди так крепко, что у нее затрещали кости, не переставая при этом шептать:

– Это ты, это ты, это ты… – Как будто это было какое-то заклинание или молитва. Вильгельм закатил глаза и отвернулся, раздосадованный разыгравшейся сценой. Но все же, вытирая пот со лба, он сказал:

– Нет, ну надо же! Повезло так повезло. Чего только не бывает!

Продолжая удерживать ее за руки, Этьен отстранился, чтобы увидеть ее лицо и, быть может, осыпать его поцелуями.

– О господи! – воскликнул он. – Господи… Да ты вся в крови! Что с тобой? Что случилось? Кто тебя…

– Это не моя кровь… – замотала головой Сесиль. – Не моя.

– Что случилось?!

Сесиль ответила ему взглядом пусть и не безумным, но на грани. И тихо проговорила:

– Я убила Президента Республики.

Часть пятая. Цветы зла

Глава 69

Чиркает спичка, и крошечный огонек освещает вытянутую мохнатую мордочку с блестящими глазами и дрожащим розовым носом. Мышь фыркает, и огонек тут же гаснет.

И наступает тьма.

Тьма плотная, живая, полная странных, причудливых звуков. Флип слышит торопливое сопение мышей и прерывистое дыхание Клары; слышит, как Этьен бормочет какие-то слова, и слышит, как Ивонн скрипит зубами – от злости или от боли; слышит, как оглушительно громко бьется его собственное сердце… Но кроме того он слышит еще и плеск воды, треск рвущейся ткани, скрип металла, а под этим нагромождением звуков басовой партией звучит Песня.

То, что это Песня, Флип понимает не сразу. Поначалу ему кажется, будто он слышит ровный гул, отдающийся во всем теле и вибрирующий в костях. Звук давит на него, как могла бы давить пуховая перина весом в сотни тонн. Звук не дает ему пошевелиться. Хочется заткнуть уши пальцами, что он и делает, но это не помогает. Он думает, что, если эта пытка продлится еще немного, все его внутренности обратятся в кисель. Но потом… Флип слышит Песню, Флип ощущает Песню, Флип оказывается внутри Песни, и еще немного – и он сам станет Песней.

Эта Песня не похожа на песни, которые ему доводилось слышать раньше. В ней нет слов, но нет и музыки, только лишь звук и чувства, заключенные в этом звуке: боль, печаль, тоска, скорбь, но вместе с ними еще и радость, и смех, и гордость, и любовь. Все то, что заставляет кровь бежать по венам, а сердце – биться быстрее, слилось воедино. И Флип знает, что когда он не только услышит и почувствует Песню, но и сам зазвучит вместе с ней, вот тогда он наконец поймет все самые важные вещи в этом мире. Больше не будет тайн и загадок, не будет вопросов без ответа, не останется ничего, кроме кристально чистой ясности, и он постигнет смысл бытия. Все, что от него требуется, – сделать шаг навстречу. Отсечь прочие звуки, что стоят у него на пути, что мешают сосредоточиться на Песне: скрипы и плеск, сопение и бормотание, и даже дыхание Клары. Особенно дыхание Клары. Как только он сможет от всего этого избавиться…

– О-о-о… – слышится стон. – Моя голова! Моя бедная, бедная головушка! Она сейчас лопнет. Это ты, ты во всем виновата!

– Помолчи, – устало говорит Клара. – Как же ты меня утомил!

Флип вздрагивает, услышав ее голос. Мягкий, по-катлински картавый, с легкой хрипотцой… Избавиться от нее?! Да как он вообще мог о таком подумать? Проще расстаться с жизнью. Никакие тайны мира не стоят и пары слов, произнесенных этим голосом. Он тянет к ней руки, ищет ее во тьме, но вместо гладкой кожи пальцы скользят по жесткой шерсти. Мышь возмущенно щелкает зубами.

Клара сама находит в темноте его руку, и их пальцы тут же сплетаются. Теперь ничто не способно разомкнуть этот замок. Флип чувствует электрический ток, который течет по рукам – от нее к нему, от него к ней; еще немного – и оба начнут светиться, как лампочки.

– Где мы? – спрашивает Этьен. Никто ему не отвечает. Проходит еще немного времени, и Этьен повторяет вопрос: – Где мы?

– В чреве Чудовища, – говорит кто-то, но Флип не узнает голоса. – А вы куда хотели попасть?

В тот же миг вспыхивает свет – не трепещущий огонек горящей спички, а настоящий прожектор разрезает темноту дрожащим желтым лучом. Кто-то вскрикивает: Этьен? Ивонн? Мыши верещат и бросаются врассыпную. Флипу тоже хочется бежать, но Клара не двигается с места, и он остается рядом с ней. Он смотрит туда, откуда бьет свет, и щурится, силясь хоть что-то разглядеть. Но свет такой яркий, так больно режет глаза, что в конце концов ему приходится отвести взгляд.

Зато теперь он может оглядеться, а главное – он снова видит Клару. Видит ее тонкое злое лицо, поджатые губы, видит растрепанные темно-рыжие пряди, с которых того и гляди посыплются искры… Клара шипит сквозь зубы. Флип любит ее до одури, а здесь иначе и не бывает, но все же, когда он смотрит на нее, ему делается не по себе. И Флип отводит глаза.

Место, в котором они находятся, больше всего похоже на пещеру – огромную черную страшную обитель древних кошмаров. Но эта пещера живая, иначе и не скажешь. Флип видит уходящие вверх стены из блестящей красно-коричневой плоти – она пульсирует, сжимается и разжимается в мягком гипнотическом ритме. Подобно причудливым барельефам, из стен выступают темно-лиловые вены, широкие, как канализационные трубы. Поднимаясь вверх, они ветвятся и распадаются густой сетью извивающихся капилляров. Как будто бы некий сумасшедший художник хотел изобразить зимний лес, но использовал для своей работы не кисти и краски, а потроха и отбросы, найденные