Пересмешник на рассвете. Книга 2 - Дмитрий Геннадьевич Колодан

– Ладно, – сказал он. – Мы встречаемся с ними в полдень на площади Согласия?

Клара кивнула.

– Что ж, до того времени я как раз успею кое-что доделать.

Клара заглянула ему в глаза, и уголки тонких губ едва заметно дернулись.

– Спасибо, Бандикут. В этом городе не так много хороших людей, но ты один из них.

– Да что уж там, – смутился Флип. – Я просто… Ну это…

Не найдя нужных слов – позор для поэта, – он махнул рукой. Давненько он не чувствовал себя так глупо, хотя, казалось бы, с чего вдруг? И чтобы хоть как-то обмануть внезапное стеснение, он сменил тему:

– Погоди… А как же твое другое дело? То, ради которого… – Флип не был уверен, можно ли говорить об этом в присутствии Макса, и ограничился тем, что выразительно поднял брови. Лицо Клары посерело.

– Антуан Варгас? – сказала она будто сплюнула. – Он подождет. От меня ему все равно не уйти.

Глава 70

– Антуан! – позвал Хавьер. – Антуан, погоди…

– Что еще? – отозвался капитан Варгас. Он обернулся. Художник отстал – ковылял шагах в пяти, демонстративно подволакивая ногу. Проклятье! Если бы ему кто сказал, что в его-то годы он будет нянчиться с капризным ребенком, он бы придумал другой план.

– Я не могу идти так быстро, – пожаловался Хавьер. – Я натер палец. У меня мозоль, наверное, с кулак.

Варгас закатил глаза. Давно, когда он со своим отрядом метался по горным тропам, один парнишка точно так же жаловался на то, что натер ногу. Шел и ныл, ныл, пока капитан из милосердия не пристрелил его. Бедолагу даже хоронить не стали, сбросили тело в ущелье, и дело с концом. Искушение повторить этот трюк было велико, но Варгас сдержался.

– Мы почти пришли, друг мой, – сказал он. – Осталось совсем немного.

– Пришли… До этого гребаного отеля топать еще полгорода. Когда мы доберемся, у меня будут не ноги, а кровавые обрубки. Представляешь, каково это – ходить на кровавых обрубках?

Как ни странно, но Варгас представлял это в таких подробностях, какие Хавьеру даже не снились. Но он решил не углубляться в эту тему.

– Терпение, друг мой. Только терпение и упорство приведут вас к намеченной цели. Закон жизни.

– Ты говоришь совсем как мой папаша, – поморщился Хавьер. – Тот тоже все время талдычил: терпение, терпение и все такое. Еще он любил показывать мне известняк.

– Известняк? – Варгас даже остановился. – Хм… Какой еще известняк?

– Камень такой. Желтый. Мой папаша работал дорожным инженером, так они этот известняк всюду сыпали.

– Не понимаю, – нахмурился капитан. – При чем здесь известняк?

– Тут какое дело, – пустился в объяснения Хавьер, – если хорошенько рассмотреть эти камни, то можно разглядеть в них всякие ракушки и тому подобные штуки. Это все потому, что известняк – осадочная порода. Миллионы лет крошечные ракушки дохли на дне океана, и в итоге – бац! – и получились камни. Вот мой папаша так и говорил: не спеши, капля за каплей, ракушка за ракушкой, и в итоге получится камень, который останется на века.

Варгас задумался.

– А ведь мудрая мысль.

Хавьер замахал на него руками.

– Мудрая? Не! Не! Как по мне – полная чушь. Настоящее искусство всегда рождено моментом. Оно как вспышка, удар молнии или, еще лучше, извержение вулкана. Вот что такое творческий акт: извержение огненной лавы. Поначалу она обжигает, но, когда остывает, получается камень прочнее любого известняка.

Варгас нахмурился еще больше.

– И это тоже мудрая мысль, – сказал он, потирая подбородок. – Но, как мне кажется, это две стороны одной медали. И знаете, друг мой, что самое любопытное?

Хавьер покачал головой.

– И то и другое – это лишь процесс. Превращение. Преображение. В обоих случаях камни не появляются из ничего – вначале всегда что-то есть. Ракушки или магма из земных недр, неважно.

Хавьер посмотрел на него замутненным взглядом и громко рыгнул.

– Ну, знаешь, – сказал он, – как по мне, это слишком заумно. Так и до религии рукой подать.

– Может быть, – не стал спорить Варгас. – Но я говорю не о религии, а о том, что нельзя создать что-то новое, не разрушив при этом старого. Вспомните, друг мой, вашу картину на вокзале: чтобы создать ее, вам пришлось разрушить другую картину – портрет Президента.

Хавьер дернулся.

– Картину? Слишком громкое слово. Ее мазней-то стыдно назвать. Маляр-самоучка и тот бы лучше справился.

– Однако, – с нажимом продолжил Варгас, – даже такой материал вы превратили в произведение искусства. Произошло преображение.

Хавьер с мольбой посмотрел на капитана. Было видно, как он пытается поспевать за ходом мысли Варгаса, но ничего у него не выходит. Впрочем, отдать должное, художник старался.

– Да, вроде того, – пробормотал он. – Вроде того. Видел бы ты рожи тупоголовых буржуа на вокзале! Вот таким и должно быть настоящее произведение искусства. Это как взять кого-то за шкирку и хорошенько встряхнуть: смотри, вот он какой, реальный мир.

Капитан Варгас кивнул.

– Понимаю… Точнее, понимаю ваш порыв. Только мне кажется, вы мыслите слишком мелко, друг мой. Измазать портрет краской – это больше похоже на детскую шалость, чем на настоящий творческий акт.

Это был отчаянный шаг. Возможно, запоздало подумал капитан, ему стоило бы проявить бо́льшую осторожность и не спешить. Но сказанного не воротишь, и оставалось надеяться, что зерна слов упадут в подготовленную почву.

Физиономия Хавьера скривилась от обиды. Разумеется, художник обладал непомерно раздутым самомнением, но под этой оболочкой скрывались и страх, и неуверенность в себе. А с подобной конструкцией стоит обращаться бережно, как с хрупкой антикварной вазой.

– Детская шалость?! Да я жизнью рисковал ради этой шалости! Тьфу!

Варгас опустил взгляд.

– Все верно, вы рисковали жизнью, но… Когда уличные мальчишки на спор перебегают дорогу перед трамваем, они ведь тоже рискуют жизнью.

– Ха! Нашел с чем сравнивать! – Хавьер сердито засопел.

– Даже не думал. Просто хотел сказать, что риск не показатель. Дело в первую очередь в масштабе. Сколько человек увидели вашу работу? Десять? Двадцать? И сколько из них поняли ее?

Хавьер засопел еще громче: Варгас наступил на больную мозоль, как бы глупо это ни звучало в данной ситуации.

– Это все правительство, – сказал художник. – Если бы не они, если бы не Тайная Жандармерия, о моей работе трубили бы изо всех радиоприемников, о ней бы написали во всех газетах. Но они затыкают любой рот, осмелившийся вякнуть что-то неположенное. Люди боятся говорить правду, а