Карфагенский мореход - Александр Васильевич Чернобровкин

class="p1">Они присоединились ко мне, когда дистанция стала меньше кабельтова. Стреляли неплохо. Большая часть стрел попадала в щиты, но некоторые находили своего героя, и то тут, то там из строя выпадал раненый или убитый враг. Мои стрелы на такой дистанции пробивали щиты, поэтому почти всех пельтастов перебил сам. Они от бессильной злости метали в нас дротики с помощью аментумов, но те, долетая в редких случаях, теряли скорость и пробивную силу и даже не встревали в корпус или палубу, а ударялись и падали. Критские лучники уклонялись от них с шуточками-прибауточками. Когда дистанция стала меньше ста метров, и они начали пробивать щиты и поражать воинов за ними. На нас работало еще и то, что триера неслась навстречу стрелам, добавляя им убойной силы. Вскоре на полубаке, палубе правого борта и в носовой части левого не осталось воинов. Еще несколько человек стояли на полуюте. Остальные спрятались внизу. Наварх или тот, кто его заменил, трезво оценил ситуацию и переложил рули на левый борт, собираясь лечь на обратный курс. Не понимаю, как они собирались брать шхуну на абордаж, ведь мы выше метра на два. Даже если встать на планширь триеры, все равно надо будет хвататься двумя руками за наш и подтягиваться, превращаясь в удобнейшую мишень.

— Лево на борт! — скомандовал и я. — Меняем галс и поднимаем все паруса!

Роли поменялись. Теперь мы догоняли.

— Переходите на полубак и стреляйте по гребцам, — приказал я лучникам и арбалетчикам.

Над верхним третьим ярусом гребцов есть палубы, но они шириной метра полтора, середина открыта. С более высокой позиции хороший стрелок с дистанции менее ста метров запросто загонит стрелу под палубу, а там гребцы размещены кучно, не промажешь. Попали в тех, что гребли на правом борту. Весла перецепились, триера резко пошла вправо. К привязанным рулевым веслам выскочили из трюма два матроса — и оба упали, пронзенные стрелами. Гребцы левого борта тоже опустили весла в воду, и триера начала терять скорость.

Из трюма поднялся по трапу так, чтобы видна была только верхняя его часть, безоружный человек и, махая руками, прокричал несколько раз:

— Мы сдаемся!

Глава 45

Для меня пока что все триеры похожи. Некоторые отличаю по диковинным рисункам на парусах или бортах. Аборигены, за исключением разве что персов и египтян, не путают их, издали распознавая свои и чужие. О том, что мы возвращаемся с добычей, причем военной триерой, разглядели издали, и на пристани собралось много зевак. Пришли и родственники членов экипажа. Когда швартовали ее и становились вторым бортом, завязались разговоры. Кто-то узнал, что стал сиротой, или вдовой, или потерял сына, а кто-то — что семья разбогатела.

Пришел и старый знакомый Карталон, чтобы объявить волю суффетов:

— Если триера в порядке, купим ее за пять тысяч серебряных шекелей (тридцать восемь с половиной килограмм), а гребцов по сотне (семьсот семьдесят грамм) за голову.

— За шесть тысяч и по полторы сотни, — поправил я. — Столько нам готовы заплатить афиняне.

— Мне сказали за пять, — упрямо повторил он.

— Пойди и скажи суффетам, что цена выросла, — предложил я. — Иначе товар уйдет другому покупателю.

Матросы-карфагеняне слушали меня с беспокойством. Спорить с суффетами — смертный грех. В отличие от них, я не полноправный гражданин, могу позволить себе обычный базарный торг. Все-таки это Карфаген, а не персидская тирания. Не договоримся, отдам за их цену, но больше ни одного военного корабля не приведу сюда.

Видимо, Карталону кто-то успел рассказать, что мы продали в Афинах тетреру, а он передал своему начальству, потому что вернулся с согласием на мою цену и требованием:

— Все захваченные военные корабли ты должен приводить сюда. Мы будем платить больше афинян.

Вот это деловой разговор.

— Постараюсь, если не буду находиться слишком далеко, — пообещал я. — Сам понимаешь, довести военный корабль очень сложно и опасно.

Карталон осмотрел триеру, убедился, что зимой ее отремонтировали и хорошо оснастили, пересчитал и проверил, отказавшись от раненых, оставшихся гребцов-рабов. Карфагенян и подданных шахиншаха я приказал отпустить.

— Не надо было отпускать персов. Мы бы вернули их, как дружественный дар, и получили взамен своих граждан или еще что-нибудь, — упрекнул Карталон.

— Обязан поступать так. Я ведь не гражданин Карфагена, а все еще подданный правителя Хшассы. Если вдруг выгоните меня, придется возвращаться в Вавилон, а там мне припомнят, что продавал в рабство своих соплеменников, — сказал я в оправдание.

— Все время забываю, что ты чужестранец, — почему-то смутившись, произнес он.

Деньги — почти сто тридцать килограмм серебра — привезли на следующий день. Я забрал свои две трети. Остальное разделил между членами экипажа. На одну долю вышло сто тридцать семь шекелей, немногим более килограмма серебра. Критские лучники заявили, что готовы служить у меня вечно, и отправились с продажными девками в ближний кабак.

Меня дома ждала беременная жена. Узнав, сколько добыл монет, набирала их пригоршнями и со звоном роняла в кожаный мешок, весело смеясь. Давно я не видел такого счастливого человека.

Через день, оставив старого Норбу охранять городской дом, перебрались всем патриархальным семейством в загородный. На природе наши дамы-кельтки чувствовали себя намного лучше, чем в городе. Там полным ходом шел покос люцерны, которая, как и чечевица, и горох, дала хорошие всходы. К работе присоединились Дан и Керки. Еще зимой я заказал толковому карфагенскому кузнецу по четыре лопаты, тяпки, секатора и косы и научил пользоваться ими. Впрочем, лопата, тяпка и секатор, как вариант ножниц, были не в диковинку, а вот в косу, так сказать, въехали не сразу. Долго объяснял, что ею надо срезать легкими быстрыми движениями, а не рубить стебли. Второйпроблемой было научить отбивать ее и затачивать абразивным бруском так, чтобы не порезать большой палец. Сейчас, делая первый укос травы на сено, доказали, что не зря я учил. Жаль, археологи не найдут косы или найдут, но промолчат, иначе бы пришлось переписывать много диссертаций. Часть сена отвезли в город для коня, когда будет стоять там в конюшне, а остальное сложили в сеновале, заполнив на две трети. Оставшееся место займет сено из стеблей чечевицы и гороха. Начиная со второго укоса, люцерна пойдет на продажу. Ко мне пришел раб, управляющий соседней латифундией, и предложил продать им все сено, какое только будет, по хорошей цене.

Затем приступили к летней обрезке винограда. Благодаря хорошо удобренной