Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

Мне не хочется идти к ним, мне не хочется беседовать с коллегами и оппонентами. Это последнее путешествие я продлевал до крайности, пробродив по сосновым лесам сверх положенного срока шесть дней. Затем мне пришла в голову новая работа, и я отдался этой мысли и поспешно направился назад, в город. И знаете ли, какое чисто физическое чувство духовной чистоты вы ощущаете, возвращаясь в оживленный мир людей? Как будто не только мозг, но и все ваши нервы и артерии очистились, и в них влили новую кровь… Я люблю горы, люблю их крутые вершины и до самой старости буду посещать их… После я отправлюсь в небольшой ладье в Полинезию. Множество старых людей в Утопии так поступают. В прошлом году один из наших великих Самураев, убеленный сединами старец, который, несмотря на столетний возраст, строго исполнял правило одинокого путешествия, был найден умершим в лодке, вдали от земли. Счастливое выражение лица и спокойная поза мертвеца заставляли думать об уснувшем ребенке…

– Да, такая смерть завиднее, чем в комнатке со спертым от запаха лекарств воздухом, в окружении заплаканной родни, – подметил я.

– Истинно так, – подтвердил мой двойник. – У нас, в Утопии, мы, Самураи, оставляем жизнь лучше вашего… Неужели же ваши великие люди не покидают мир таким же образом?

Мне вдруг показалось очень странным, что, пока мы сидели и разговаривали в тепле и уюте, через пустынные моря, по раскаленным пескам, по тихим лесным проходам и во всех высокогорных и уединенных местах мира, за той границей, где дороги и дома еще есть, одинокие мужчины и женщины плыли одни или шли в одиночку, или карабкались куда-то – тихие, решительные изгнанники; они стояли в одиночестве среди ледяных пустошей, на обрывистых берегах ревущих потоков, в чудовищных пещерах или управляли качающейся лодкой в маленьком круге горизонта среди бушующего, беспрерывного моря, все по-своему соприкасаясь с пустотой и загадкой тишины, с ветрами, потоками и бездушными силами, омывавшими всю эту электрифицированную упорядоченную суету.

Во всех пустынных местах бредут они – унылые и радостные, нашедшиеся и потерянные, получившие надежду возродить дух и приобщиться к великим тайнам жизни – и окончательно смирившиеся с гибелью и невозвращением в мир. Теперь я внял яснее тому, что уже смутно различал в осанке и лицах этого утопического рыцарства – стойкую ноту отстраненности от сиюминутного жара и суеты, от маленьких граций и удовольствий, от напряжения и волнений повседневного мира. Мне странным образом нравилось думать о ежегодном паломничестве в одиночество – и о том, как близко люди могли подойти в нем к высшим чертогам Бога.

§ 8

Наконец мы повели речь о содержании Правила, о судах, карающих за его нарушение и разъясняющих сомнительные случаи, и о юридическом учении, произросшем на этой почве. Оказалось, что, хотя Самурай и может свободно выйти из состава ордена, предупредив об этом заранее, затем – опять влиться в него, есть также случаи нарушения уклада, которые навсегда исключают Самурая из ордена. Мой двойник рассказал мне о собрании, созываемом каждые три года для пересмотра и изменения Правила.

Затем мы перешли к нюансам конституционного устройства всемирного государства. В сущности, вся власть была сосредоточена в руках у Самураев. Не только ими заняты все административные посты, не только из них набираются все юристы, практикующие врачи и государственные чиновники, но еще – и это самое весомое, – право голоса в общественных и государственных делах предоставлено лишь одним Самураям. Из этого допущено одно только исключение. В высшем законодательном органе собраны не менее одной десятой части членов и не более половины их избираются из числа лиц, не входящих в состав ордена. Установлено это на том основании, что и в грехе, и в распущенности имеются своего рода опыт и знание, нужные для управления человечеством. Мой двойник прочел мне вслух стихотворение из книги Самураев, относящееся к этой теме, но, к сожалению, я не удержал его в памяти – помню только, что это была как бы молитва о спасении мира от «неперебродивших людей».

Похоже, идея Аристотеля о смене правителей, которая вновь всплывает в «Океании» Харрингтона, той первой утопии «суверенного народа» (которая, благодаря умению Дантона[40] читать на английском языке, сыграла катастрофическую роль во Французской революции), не получает особого уважения в Утопии. Тенденция – в том, чтобы предоставить практически постоянное владение хорошим людям. Каждый правитель и чиновник, правда, раз в три года предстает перед судом присяжных, выбираемых по жребию, в зависимости от сферы его деятельности, либо из Самураев его муниципального района, либо из общего реестра, но дело этого жюри состоит только в том, чтобы решить, оставить ли его на посту или назначить новые выборы. В большинстве случаев вердикт – оставление, но даже в случае отказа отстраняемый от службы чиновник вправе поставить свою кандидатуру на новых выборах, производимых особым составом присяжных.

Мой двойник упомянул несколько разрозненных подробностей о методах выборов, но, поскольку в то время я полагал, что нам предстоит еще череда бесед, я не исчерпал своего любопытства на эту тему. Действительно, я был более чем немного озабочен и невнимателен. Религия Самураев пришлась мне по сердцу, и она очень сильно завладела мной… Но вскоре я бросился расспрашивать его о сложностях, возникающих в Утопии-модерн из-за различий между расами, и обнаружил, что моя внимательность возвращается (предмет этого диалога я вынесу в отдельную главу, ведь он этого достоин). В конце концов мы вернулись к деталям великого Правила Жизни, коему должен следовать всякий желающий стать Самураем.

Я помню, как после нашего разговора пошел обратно по улицам утопического Лондона, чтобы присоединиться к ботанику, ждавшему в гостинице.

Мой двойник жил в квартире в огромном здании – которое, насколько я мог сообразить, стоит там, где в нашем земном Лондоне находится Галерея Тейт, и, так как день был погожий, и мне некуда было торопиться, я пошел не по крытому механическому пути, а пешком по широким, усаженным деревьями террасам, которые следуют за рекой по обеим сторонам.

Был полдень, и мягкий солнечный свет долины Темзы, теплый и нежный, осенял чистый и благодатный мир. На набережной наблюдалось много народу. Люди шли без спешки, но, по-видимому, не бесцельно, и я так внимательно глядел на толпу, что если бы меня спросили что-либо о зданиях и террасах, окаймлявших реку по берегам, о башнях и колокольнях, торчащих к небу, я о них и слова не промолвил бы. Зато о людях я мог бы порассказать очень многое!

Никто из утопистов не носит черное, и, несмотря на часто встречающихся на лондонских улицах Самураев в форме, впечатления от толпы – яркость и многоцветье. Люди, экономные в расходах или не желающие тратить время на заботы о внешнем виде, носят робы из грубого сукна коричневого или зеленого цвета и белье из тонкой ткани, таким образом удовлетворяя требованиям комфорта в простейшей форме. В одежде же других, не принадлежащих к ордену Самураев, наблюдается величайшее разнообразие цветов и материи. Оттенки, получаемые красильщиками-утопистами, кажутся мне полнее и чище, чем обычный ассортимент цветов на Земле; тонкая отделка шерстяных тканей указывает на то, что Брэдфорд[41] в Утопии ничуть не отстает от своего земного собрата. Я сосчитал все цвета радуги, но преобладал определенно белый – очень уж их много было, туник и белоснежных платьев с полосами ярких оттенков. Часто попадались люди, стремившиеся имитировать в наряде покрой и алую оторочку одежд Самураев.

В утопическом Лондоне воздух такой же чистый и непыльный, как среди высоких гор; дороги сделаны из сплошного покрытия, а не из рыхлой земли; все отопление осуществляется электричеством, и уголь никогда не поступает в город; нет ни лошадей, ни собак, а потому нет и подозрения на уличные грязь и смог – то есть ничто не мешает рядиться в белое.

Под влиянием обязательной для Самураев униформы чтится простота покроя платья и у других граждан, и поэтому с особенной рельефностью выступает стройность и соразмерность телосложения. Почти все население рослое, ладно скроенное, внешне люди лучатся отменным здоровьем. У всех у них прямая, твердая поступь и ясность взгляда. В земном Лондоне я имею основание считать себя высоким и крепко сбитым, а здесь почувствовал себя маленьким и никчемным. Сколиоз, плоскостопие, недоразвитые ноги, неправильно сформированные кости, желтые или красно-кирпичные лица, тремор, кашель и чихание, преследующие на лондонских улицах, тут совершенно отсутствуют. Я видел очень мало стариков, и,