Лесная обитель - Мэрион Зиммер Брэдли

Эйлан очень хотелось научиться музыке, чтобы подыгрывать поющим, но в один из тех редких случаев, когда ей дозволили побыть немного с Кейлин, жрица сказала, что женщины не играют на арфе во время обрядовых церемоний.

– Но почему? Ведь в наши дни женщины могут быть бардами, как Диэда, разве не так? Да ты и сама на арфе играешь!

День выдался теплый, и в роще за оградой обители какой-то молодой жрец из школы друидов, которая находилась за полями неподалеку, как раз осваивал арфу. Получалось у него неважно, ну да на арфе трудно сыграть настолько плохо, чтобы уши резало. Хотя мелодия то и дело обрывалась, каждая нота звучала чисто и звонко.

– У меня не арфа, а лира. Это первый подарок, который я получила от Лианнон, я на ней вот уже много лет играю, так что никто не смеет возражать. А такой талант, как у Диэды, отрицать невозможно. – Темные глаза Кейлин недобро вспыхнули.

– Но это же полнейшая бессмыслица! Почему мне-то нельзя поучиться? – не отступалась Эйлан. Как бы плохо она ни играла, у нее наверняка получится лучше, чем у горе-музыканта за оградой: ведь он, по-видимому, даже не замечает, что, по мере того как становится жарче, верхние струны все сильнее расстраиваются.

– Разумеется, бессмыслица, – отозвалась Кейлин. – Многое из того, что говорят жрецы, не имеет ни малейшего смысла, и сами они отлично это знают. Вот одна из причин, почему мне никогда не дозволят стать преемницей Лианнон. Арданос понимает, что мне это тоже известно.

– А ты хочешь стать Верховной жрицей? – спросила Эйлан. Глаза ее округлились от изумления.

– Храни меня Небеса! – с жаром запротестовала Кейлин. – Я ж не соглашусь покорствовать воле жрецов, я буду противостоять им каждый день и час своей жизни – а это все равно что о каменную стену головой биться. Правление и власть мужчины приберегают для себя. И сдается мне, что с приходом римлян лучше не стало – только хуже. Мужчины прибрали к рукам оружие, арфы и все прочее; вот разве что родовые муки, кастрюли да ткацкий станок им ни к чему. Больше скажу: они бы охотно заявили, что не женское это дело – служить богам, да только не найдется такого дурня, который бы в это поверил. Но почему тебе так хочется научиться играть на арфе?

– Потому что я очень люблю музыку, а петь не умею, – призналась Эйлан.

– Голос у тебя не сильный, но приятный, я же слышала.

– Дедушка говорит, что в сравнении с Диэдой я квакаю как лягушка, – пожаловалась Эйлан. – В нашем доме всегда пела только она.

– Думаю, твой дедушка ошибается; но на сей раз спорить не стану – даже я признаю, что он один из величайших наших бардов. У Диэды на диво красивый голос: видимо, она унаследовала свой талант от отца. Рядом с твоей родственницей все мы квакаем как лягушки, дитя, так что не горюй. Ты можешь выучить сказания о богах, даже если не сумеешь спеть их так же красиво, как она; и, сдается мне, ты легко овладеешь песенными заклинаниями и заговорами. Прекрасный голос даже среди бардов – большая редкость!

И в самом деле, Эйлан затвердила наизусть и научилась петь множество заклинаний; ей даже открыли несколько Слов Силы, тех, что попроще, – уже на первом году обучения.

Однажды Кейлин, обучая ее заклинаниям, спросила:

– Помнишь ли ты, как в ту ночь, когда родилась дочурка Майри, я прогнала разбойников, швырнув в них горящие уголья?

– Такое не забывается, – поежилась Эйлан.

– Помнишь, я пообещала тебе, что и ты так сможешь, если тебя научить?

Эйлан кивнула. Сердце ее гулко заколотилось в груди – но от волнения или страха, она знать не знала.

– Что ж, настало время показать тебе, как это делается. Главное, помни: огонь не повредит тебе; ты сама видела, как я с ним управлялась, и про себя знаешь, что такое возможно. – Жрица взяла в свои холодные руки тонкие белые пальчики Эйлан и подула ей на ладонь.

– А вот теперь важно поверить в себя, – наставляла Кейлин. – Быстро сунь руку в огонь и схвати горсть раскаленных углей. Ты обжигаешься только потому, что убеждена, будто такова природа огня; как только ты познаешь его истинную духовную суть, ты сможешь держать его в руках словно горсть сухих листьев. В тебе пылает тот же огонь, что и в очаге. Как пламя может повредить самому себе? Пусть искра жизни внутри тебя возрадуется огню и сольется с ним!

Эйлан оробела – но она ведь и впрямь своими глазами видела, как это проделывала Кейлин; а старшей жрице она доверяла безоговорочно. Девушка потянулась к раскаленным углям в очаге; в лицо ей пахнýло жаром, но Кейлин твердо повторила:

– Не мешкай – это надо делать быстро!

И Эйлан сунула руку в пламя.

Щеки ее по-прежнему обжигало дыхание огня, но, к превеликому изумлению Эйлан, угли на ощупь были что горсть зимнего снега. Кейлин, внимательно вглядевшись в озадаченное лицо девушки, вдруг приказала:

– Бросай, бросай сейчас же!

Эйлан разжала пальцы, жар внезапно сделался нестерпимым, угли посыпались в очаг. Девушка недоверчиво разглядывала свои руки.

– Я вправду это сделала?

– Еще бы, – подтвердила Кейлин. Один из угольков упал на тряпку, лежащую у очага, и ткань начала тлеть. От прожженного полотна потянуло резкой вонью. Жрица поспешно схватила тряпку и загасила огонь.

Эйлан потрясенно глядела на свою наставницу.

– А откуда ты знала, что еще миг – и я обожгусь?

– Я почувствовала, что ты начинаешь задумываться, недоумевать и сомневаться. А сомнение – это первый враг магии. Нас учат этому искусству, чтобы удивлять простецов чудесами и диковинами или ограждать себя от опасности. Но ты должна крепко запомнить: не следует применять магию только ради того, чтобы пустить пыль в глаза рожденным единожды, – предостерегла Кейлин. – Даже защищая себя, нужно с превеликой осторожностью проделывать то, что может показаться чудом. Наверное, с моей стороны было не слишком-то разумно прибегнуть к магии той ночью под кровом Майри; ну да сделанного не воротишь. Теперь, когда ты знаешь, на что способна, тебе предстоит разобраться, когда можно использовать такого рода умения, а когда нельзя.

По мере того, как вращалось колесо года, девушки обретали не только знание о каждом из богов, которому посвящалось очередное празднество: им растолковывали скрытый смысл сказаний, многие из которых следовало воспринимать не буквально, как рассказ о подлинных событиях, но как символическую трактовку неких идей. Ученицы