Дети Доброты - Мила Бачурова

Стафка смотрел на него — всё так же дерзко и отважно.

— Три. — Мрак размахнулся и влепил пацану затрещину. На этот раз крепкую, у самого бы с такой башка загудела.

Голова на тонкой шее мотнулась. Стафка на секунду отвернулся, сквозь зубы всхлипнул. Но, когда снова уставился на Мрака, слёз в глазах не было.

— И никуда я не улетел, — злорадно объявил он. — Я пойду с тобой.

Глава 19

Серый

— Серый! Серый!

Виссарион бежал со стороны посёлка, с самого края поля.

После ухода Джека Серого и Эри привлекали почему-то в основном к огородным работам. Сегодня Эри полола бурак — кормовую свеклу, оба они впервые услышали это название, — а Серый, вооружившись тяпкой, окучивал картошку. Огород ненавидел с детства, но терпел. Понимал, что штука полезная.

Серый выпрямился. Колыхнулась в сердце надежда: Джек вернулся! Едва не кинулся навстречу Виссариону. Удержала мысль: если бы так и было, парень уже орал бы об этом на всё поле, из-за ухода Джека расстроился не меньше, чем они с Эри. Подождал, пока Виссарион подбежит ближе. Небрежно бросил:

— Ну? Чего орёшь?

— Там, это... — Виссарион, остановившись у начала картофельных грядок, тяжело дышал. — Алексей вчера ходил лён смотреть... а там соседи... тоже ходят.

— Соседи? — удивился Серый.

— Ну да. С Джубги. И говорят, что лён, который на поле, теперь ещё и ихний. Раз они тоже сеяли.

— «Их», — машинально поправил Серый. — И чего? Где мы — а где поле?

— Так они сюда пришли!

— Сюда? — встрепенулся Серый.

— Ну! У ворот стоят. И наши все там. И не пойми, что теперь дальше.

Серый, подумав, перехватил тяпку поудобнее — он, в отличие от Виссариона, догадывался, что может произойти дальше. Пистолет у него всегда при себе, но и тяпка лишней не будет, в умелых руках, как говаривал Джек, и х*й балалайка. Побежал к краю поля.

— Что случилось?! — с другого конца огорода неслась Эри.

— Ничего, — бросил Серый, — скоро вернусь. Не ходи за мной!

Он выбежал на главную и единственную улицу посёлка. Широкую, посыпанную гравием, с масляными фонарями по обеим сторонам. Дорога вела к центральной площади. Там, на постаменте, заботливо укрытый от непогоды стеклянным колпаком, стоял портрет Матери Доброты. На площади пели псалмы, раздавали наряды на работы, карали и миловали — в общем, все серьёзные деяния производились там.

Однажды Виссарион, пуча глаза и раздуваясь от важности происходящего, увёл Серого за пределы посёлка, в ущелье — куда несла воды быстрая горная речка. Там, если Серый правильно понял, было организовано что-то вроде свалки, жители вывозили мусор, который не получалось сжечь.

— Смотри, — торжественно вытянув руку вперёд, сказал Виссарион.

С такой интонацией разговаривали малые сёстры Серого, собираясь поведать брату нечто очень серьёзное и тайное. Показывали дом, который построили для кукол в кустах сирени, например, или что-то не менее значимое. Виссарион указывал пальцем на гипсовую статую. Она лежала на боку в самом основании пирамиды из осколков кирпича, стекла и прочей дряни. Полузасыпанная мусором, но фигура всё же угадывалась. Серый подошёл ближе.

Сначала не понял, что его смущает, потом сообразил. Статуя изображала не взрослого человека — пацана. В коротких штанах, головном уборе в виде прямоугольника — Серый знал, что такие носили солдаты в старину, ещё во времена второй мировой войны, — и с шейным платком, завязанном спереди большим узлом. В руке пацан держал... не трубу, нет, труба здоровая, и не саксофон, тот изогнутый, но тоже явно музыкальный инструмент.

Валторну?.. Кларнет?.. Чёрт его знает, Серый в этом мне разбирался.

— Ну? — бросил он. — Ну, памятник. И чё?

— Говорят, что раньше вместо Матери Доброты этот парень стоял, — с придыханием сообщил Виссарион. — На постаменте.

— И? — не понимал Серый. — Ну, стоял. — Он подошёл ближе, присел на корточки.

Гипс, издалека выглядевший белоснежным, вблизи оказался грязным, с подтёками, порченым дождями и ветром. Нос, правый локоть и часть выдвинутой вперёд ноги у пацана откололись. Белая краска, которой когда-то была покрыта статуя, потрескалась и облупилась.

— Мне отец рассказывал, в наших краях такие тоже попадались. Их когда-то много где ставили, в пригородах обычно. Вроде, обозначали места, где дети отдыхали. Ну, совсем давно, когда ещё советская власть была.

Серый потёр лоб. Не хотелось сознаваться, что в истории последнего столетия — перед тем как все случилось — путается. Что-то он читал в книгах, о чём-то рассказывали отец и Даша, но, как по мере взросления начал подозревать Серый, сами в этом плавали. Большевики, меньшевики, коммунисты, демократы, новые русские, либералы... Сложно у них там всё было.

— Дети отдыхали? — обескураженно пробормотал Виссарион. — Вот здесь, где теперь наш посёлок? Отдыхали — и всё?

— Ну да. А чего ещё-то?

— Ариадна говорила... — Виссарион запнулся. — Ну, когда мы маленькие были... Когда она эту скульптуру, — слово он выговорил старательно, с благоговением, — нашла, что раз целый памятник стоял, то значит, до того как всё случилось дети всем управляли! И взрослые их слушались. И всё было по-ихнему... Ты знаешь, как эта штука называется? — вдруг встрепенулся он. Ткнул пальцем в трубу в руке пацана.

— Нет, — признался Серый.

— А я знаю. Горн! Это тебе не просто игрушка какая-то. С такой штуки трубили, когда хотели предупредить об опасности.

— Ну и что?

— Ну и, понятно же! Значит, дети лучше взрослых всё знали. Откуда опасность, там. Ариадна так говорила.

Серый фыркнул.

— Дура твоя Ариадна. И ты дурак. Идём. — Поднялся.

— Почему?!

Виссарион не шелохнулся. Серому он поверил, но сдержать разочарования не сумел. Рослый и довольно крепкий парень, в свои четырнадцать габаритами уже заметно перегнавший семнадцатилетнюю Эри, Серому он иной раз казался абсолютным дитём. Раздражало это до жути, Серый едва сдерживался, чтобы не рявкать. Дома, в Цепи, такой наивностью даже пятилетки похвастаться не могли.

— Почему это я дурак?

— Потому что взрослые не просто так повзрослели.

Серый понял вдруг, что только что сам впервые почувствовал себя взрослым. Не тем, кем хотел казаться себе, друзьям и девчонкам, к которым подкатывал. Настоящим