Наследник 3 - Дмитрий Шимохин

Пергамент, желтоватый, почти золотой. Где-то толще, где-то тоньше — следы несовершенства старой выделки. Я осторожно перевернул лист, и он ответил мне тихим шелестом, словно вздохнул. Края неровные, с зазубринами. Буквы, выведенные с невероятной тщательностью, будто выкованные из темного металла. Унциал — величественный, округлый, каждая буква как маленькое произведение искусства. Чернила почерневшие от времени, но все еще четкие. А вот здесь киноварь, алая, как кровь. Заглавная буква, украшенная витиеватым орнаментом.

Я аккуратно перелистывал страницу за страницей, наслаждаясь реликвией, казалось, само время застыло, и вот наконец я перевернул последнюю страницу.

В конце которой был отступ и дрожащими буквами выведена очередная надпись, в которую я вчитался.

— Написано рукою грешного Феофана, писца собора Святой Софии, в лето шесть тысяч сорок третьего.

Еще раз проведя по странице рукой, я захлопнул книгу, закрыв на защёлки.

— А чего это такое, княже? — поинтересовался Окиш.

— Воина почившего нашли в старицких пещерах, вот это святое писание с ним и было, — ответил я.

Тут дверь открылось, и на пороге появился отец Феодор собственной персоной, который сверлил меня недовольным, даже можно сказать, злым взглядом. В руках у него было что-то, напоминающее кованые вилы без черенка, с четырьмя прямыми зубцами, имеющие утолщения к концу.

— Княже, — донесся до меня его голос, полный недовольства, и, не спросив разрешения, он шагнул в залу.

Я же молча наблюдал за этим действом.

— Чего же ты творишь, князь? Неужто тебе бесы чего нашептали, раз ты повелел их орудие сковать. Да и честное железо переводишь! Да еще и умы смущаешь! Вот что это такое? Бесовское орудие и есть, что грешные души в котлы кидают! — Феодор весь свой спич тряс вилами.

— Да как ты до этого додумался-то, князь? Читаешь ли молитвы на ночь? Крестное знамение ты используешь или ты все, пропащая душа. Ой горе мне, горе, не уследил! — продолжал надрываться мой духовник.

— Ой, — донеслось от Окиша, и он зажал рот руками.

— Хватит, — со злостью проорал я и кулаком долбанул по столу, да так, что и самому больно стало.

— Ворвался сюда, не спросив. Да причитаешь, как базарная баба.

— Да я! Епитимью на тебя наложу! Да чтоб даже и не думал больше о бесовских орудиях, — начал еще больше заводиться мой духовник.

— Рот закрой! — поднялся я. — Как есть базарная баба. Ни ума, ни мыслишки. Ты видел сегодня отца Никия? — спросил, еле сдерживаясь, чтобы ничем не запустить в священника.

— С утра видел, — замер Феодор от неожиданного вопроса.

— А если бы сейчас видел, знал бы, что в старицких пещерах произошло, и не блажил как пес!

— А чего там произошло? — успокаиваясь уже, спросил Феодор.

— А то, что открылся мне проход в пещеру. Где нашли мы икону Георгия Победоносца и священное писание. Писаное в самом Константинополе в соборе Святой Софии. Да тело воина православного, что ни гниль, ни тлен не взяли. Может, он вообще святой. Далось бы такое в руки грешнику и тому, кто спутался с нечистой силой⁈ Орешь тут, блажишь. Ты на кого голос поднял, смерд⁈ И это уже второй раз. Запомни, Феодор, третий раз для тебя плохо кончится! И еще тебе откуда знать, какое оно, бесово орудие, али ты видел сам? — И, прищурившись, я на него посмотрел.

Феодор же, замявшись, повертел головой.

— То-то же. В своем ли уме князя обвинять в таком? Али не ведаешь, что я сам в церковь ежедневно хожу да молюсь там еще в первых рядах? Али не божья милость то, что мне в руки далось? И не знак божий?

— Ведаю, — буркнул он. — Гордыня тебя, княже, ест! — твердо произнес он.

— Ах ты, пес смердящий! Гордыня, значит? Э не-ет! Гордыня это у тебя. Себя возомнил всеведущим да всезнающим. Прибежал, обвиняешь меня во грехах. Другой бы на моем месте за такое вверх ногами тебя подвесил и не посмотрел, что божий человек, — продолжал напирать я. Хотя злоба уже начала успокаиваться. — Небось неслухи эти тебе с три короба наплели, а ты и поверил. Возомнил непонятно что и сразу прибежал сюда. Нет, чтобы со знающими людьми поговорить, с тем же отцом Никием. Узнать, что это и зачем? Прибежал, лаешься как пес. Это у тебя гордыня. Уж поверь, я с отцом Никием поговорю, чтобы епитимью на тебя наложил да строгую. Может, думать начнешь. А теперь пошел вон, пес!

Феодот же замер и не спешил уходить.

— Так зачем сие? — приподнял он вилы и произнес, будто через себя переступал.

— Ох, неужто тебе интересно стало? — с сарказмом ответил я. — Нужны они, чтобы землю рыхлить. Удобно было корни подцеплять да вытаскивать, а там и обрубать или откапывать. Да и потом пригодятся. В мягкую землю удобней сажать будет, да и расти лучше будет.

— Сажать? Расти? — с недоумением переспросил мой духовник. — Так ты же повел железные лопаты делать. Зачем землю рыхлить? — Подозрение так и звучало в голосе Феодора. — В земле копаться, разве то дело князя?

— Лопат на всех железных не хватит, — отбрил я его. — Вот разрыхлили, подкопали, да и обрубили корни, а там и вытащили. Да и не копаюсь я в земле, вот еще. Но, как князь, я должен о людях заботиться, вот и забочусь на будущее. Сейчас же мне поле нужно, чтобы коней пасти. Ибо мне это царь поручил, — как можно более высокопарно заявил я.

— Гм, благодарю, княже, — отвесил поклон Феодор. — И прости меня за словеса мои предерзновенные, о твоей душе пекусь. Пойду проведаю отца Никия.

— Так он в монастырь ушел, — раздался голос от двери. Это был Иван, замерший на пороге.

— Чего это вдруг? — хмыкнул я.

— Ну, стало быть, я ему икону показал да рассказал о находке, вот он забрал икону и поспешил в монастырь, стало быть, с вестью о произошедшем. Завтра в пещеры ехать хочет, сам во всем убедиться, может, и с монастыря кто поедет, — тут же пояснил Иван.

— Пожалуй, и я схожу туда на икону гляну, — протянул и тут же заспешил Феодор.

— Ты вилы-то оставь, — еле успел крикнуть