Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин

было действовать. Молча достав из бумажника две новенькие, хрустящие сторублевые ассигнации с портретом Екатерины, я небрежно положил их на стол, поверх своего казначейского билета.

— Возможно, — сказал я тихо, глядя ему прямо в глаза, — ее величество государыня-императрица сумеет убедить вас переменить свое мнение и поискать в кассе повнимательнее?

Чиновник замер. Его взгляд метнулся на ассигнации, потом на мое лицо, потом снова на ассигнации. Выражение скуки на его лице сменилось алчным, деловым блеском. Он мгновенно оценил ситуацию.

— Хм, — кашлянул он. — Вынужден признать, аргумент весомый. Затруднительно идти против воли монаршей особы! Пожалуй, стоит еще раз пересчитать наличность. Подождите в приемной, господин Тарановский. Думаю, мы сможем что-нибудь для вас изыскать.

Две сотни рублей бесследно исчезли в ящике его стола. Через полчаса, после долгого шуршания бумаг и пересчета пачек, мне вынесли мои деньги. Бюрократическая машина Империи, смазанная известным образом, заработала с удивительной скоростью. Так или иначе, в итоге свершилось: мне выдали предписание на получение в Государственном банке причитающихся мне девятьсот пятидесяти восьми тысяч триста двадцати двух рублей!

Следующей моей целью была Иркутская контора Государственного банка. Солидное, внушительное здание из серого камня, с огромными, забранными решетками окнами. Именно здесь, как я помнил из бумаг Изи, год назад был открыт основной текущий счет акционерного общества «Сибирское Золото».

Оружие, разумеется, пришлось сдать у входа, отчего я сразу почувствовал себя голым. Меня, как крупного вкладчика, проводили в кабинет самого управляющего — важного, седовласого господина с холодными, пронзительными глазами. Я представился и попросил предоставить мне выписку по счетам Общества.

— Да, господин Тарановский, наслышаны о ваших… успехах, — сказал он, и в его голосе мне почудилась легкая ирония.

Он отдал необходимые распоряжения. Пока клерк, шурша бумагами, готовил выписку, управляющий любезно расспрашивал меня о трудностях золотодобычи в Приамурье. Наконец, бумаги были готовы. Управляющий пробежал их глазами, и его брови едва заметно поднялись.

— Могу вас поздравить, — сказал он. — Дела вашего Общества идут неплохо. Господин Сибиряков буквально на днях внес свой первый пай — весьма значительную сумму.

— Он оплатил акции? — небрежным тоном спросил я.

— Именно так!

Черт. Мои надежды развеялись в прах.

Тем временем управляющий протянул мне все причитающиеся бумаги — денежные средства на девятьсот пятьдесят восемь тысяч, а также мои акции СибЗолота на 2 миллиона рублей — и любезно проводил к выходу. Все вместе это составило нехилый пакет. Мы прошли через общий операционный зал, и уже в дверях управляющий негромко произнес:

— Однако, Владислав Антонович, позвольте дать вам дружеский, неофициальный совет. Будьте осторожны!

Я вопросительно посмотрел на него.

— Вашими счетами и деятельностью вашего Общества, — он произнес это почти беззвучно, — очень пристально интересовались. Буквально на прошлой неделе к нам приходил официальный запрос… от Губернской жандармской управы. Мы, разумеется, предоставили лишь самые общие, дозволенные законом сведения. Но… интерес у них к вам неподдельный. Так что будьте предельно осторожны в своих делах и словах.

— Благодарю! — задумчиво протянул я, и уже взялся за дверную ручку, как вдруг застыл на месте.

— Эвано как! Господин «Тарановский» собственной персоной! Да еще и с жандармами на хвосте! Вот те раз! — послышался над ухом густой мощный бас.

Заслышав это, я похолодел, а рука сама собой скользнула под сюртук, наткнувшись на пустую кобуру револьвера.

Глава 19

Обернувшись на этот раскатистый оклик, от которого, казалось, задребезжали стекла в окнах, я оторопел. В массивном дверном проеме Иркутской конторы Государственного банка, словно в раме из заснеженной улицы и спешащих по делам прохожих, стояла дородная, колоритная фигура. Ба! Да это же мой старый «монгольский» знакомец, — иркутский купец второй гильдии Никифор Семеныч Лопатин.

За два года, что мы не виделись, он раздался вширь, его суконная поддевка едва сходилась на внушительном животе, а русая борода лопатой стала еще гуще и окладистее. В руке он держал тяжелую трость с массивным набалдашником из зеленого нефрита — признак купеческого веса и солидности, а красная, словно начищенный самовар, физиономия расплылась в лукавой, озорной улыбке. Он смерил меня с ног до головы нарочито-оценивающим взглядом, от моего дорогого, сшитого в столице сюртука до атласного цилиндра в руке и золотой цепочки от часов, выглядывающей из кармана жилета.

— Ба! Кого я вижу! Уж не сам ли господин… — он сделал театральную паузу, будто пытаясь вспомнить. — Смотри какой важный стал! В Монголии, помню, ходил оборванцем, в пыли по уши, а тут — фу-ты, ну-ты! И сюртук аглицкого сукна, и цилиндр атласный, перчатки лайковые, часы с цепочкой, да и брюхо, видать, сытое… Да и звали тебя, помнится мне, как-то по иному, а? Что-то я запамятовал… Толи Курила, толи Серж?

В его голосе гремело чистосердечное, почти детское изумление, смешанное с неподдельным любопытством. Управляющий банком, бросив на меня подозрительный взгляд, откланялся. Служащие и посетители банка с интересом оборачивались на нас. Надо срочно заставить его унять воспоминания!

— Кто старое помянет, тому — сами знаете, Никифор Семеныч! — улыбнулся я в ответ, но, видно, улыбка моя вышла такой нехорошей, что добродушное бахвальство на его лице тут же сменилось настороженностью.

— Тоже верно… дело-то прошлое, быльем поросло, — торопливо согласился он, поняв, что затронул опасную тему. Он огляделся по сторонам, на казенные стены банка, и махнул рукой. — Да и уши лишние тебе, вижу, ни к чему! Коли такая встреча, грех не обмыть! Пойдем-ка в ресторацию к французу, расскажешь мне, откель ты такой важный, как гусь индейский, выскочил!'

Через полчаса мы уже сидели в лучшем заведении Иркутска — ресторане «Эрмитаж», который держал какой-то предприимчивый француз. Зал был отделан с показной, аляповатой роскошью, рассчитанной на сибирских нуворишей: зеркала в золоченых рамах, алые бархатные портьеры, а с эстрады гремел оркестр, мешая без разбору оперные арии с камаринской. Но кухня, как уверял Лопатин, была отменной, да и половые в белоснежных голландских рубахах, подпоясанные шелковыми кушаками, сновали между столами с расторопностью, какой не увидишь и в столице.

Заказав аршинную стерлядь на уху, икру в серебряном ведерке и графин перцовой настойки, я, опуская самые кровавые и опасные подробности, начал свой рассказ. Об амурской эпопее, о войне с хунхузами в дикой Маньчжурии, о создании акционерного общества «Сибирское Золото».

Лопатин слушал, и по мере моего рассказа его красная физиономия становилась все более и более изумленной. Сначала он лишь одобрительно крякал, при