Президент Всея Руси - А. Полевой

каскадом. Стены рва сложились, как карточный домик, погребая тех, кто был на дне. А в воздух, на высоту трех человеческих ростов, выплеснулся смертоносный веер из обрезков железа, гвоздей, стрел и раскаленной докрасна картечи. Его ударная волна была плотной, горизонтальной стеной. Первая линия штурмующих, те самые щиты у тарана, просто испарилась, разорванная в клочья. Массивный таран взлетел на воздух, как щепка, и рухнул обратно, давя своих же. Ров на протяжении двадцати саженей превратился в гигантский, дымящийся котлован, заполненный кипящей грязью, обломками и телами. Крики, животные, полные непонимания и невыносимой боли — взметнулись над полем, заглушая на миг все другие звуки.

На стенах рязанцы, оглушенные грохотом, на миг застыли в оцепенении. Потом по башням прокатился сдавленный, хриплый рев дикого, первобытного облегчения. Ужас, который они видели, был страшен, но это был ужас, обрушившийся на врагов.

Грохот чудовищного взрыва, разносящийся на десятки верст по хрустальному морозному воздуху был сигналом.

Спустя полчаса, точно выдержав время, когда все внимание и резервы владимирцев должны были быть прикованы к штурму стен, из лесной чащи на севере, как призраки, материализовались люди Милорада. Повозки с последним провиантом и боеприпасами вспыхивали факелами, раненые в панике метались между шатрами, ржали и бились в истерике перепуганные кони, а командиры теряли последние остатки контроля над войском, которое вдруг само почувствовало себя в осаде.

И именно в этот момент, когда в стане Всеволода вспыхнул хаос, а у стен царила шоковая прострация, массивные ворота Рязани с оглушительным, победным грохотом распахнулись.

На пороге, окутанный дымом и морозным паром, стоял Ярослав… Его меч был еще в ножнах. В руке он держал странный предмет какая-то трубка. Его лицо, бледное и жесткое, было обращено не к своим защитникам, а к дымящейся яме ада перед воротами и к растерянным, потерявшим строй владимирцам за ней.

— Рязань! — его голос, сорванный и хриплый, резанул ледяной воздух, собрав воедино взоры всех его бойцов. — За мной!

И он первым шагнул вперед на хлипкий, обгорелый настил через страшный ров, уцелевший лишь у самых ворот. За ним, с тихим, звериным рыком, хлынули его люди. Это была не контратака в классическом смысле. Это был удар пружины, которую сжали до предела и теперь это ярость хлынула обратно.

Всеволод, наблюдавший за штурмом с высокого кургана, увидел распахнутые ворота и вышедшего из них Ярослава. Впервые за всю войну, за всю свою жизнь великого полководца, кровь отхлынула от его лица. Он увидел хладнокровный, безупречно рассчитанный финал чужой многоходовой операции. Его великолепная, непобедимая армия была расчленена, дезориентирована и загнана в тактическую ловушку. Отступать было некуда и поздно. Все, что оставалось великому князю Владимирскому, — выхватить меч и принять последний, личный бой в грязи под стенами ненавистного города.

Ледяной ветер внезапно налетел и разорвал туман, как театральный занавес, обнажив перед всеми финальную, страшную картину: поле, усеянное телами у рва, дымящиеся тылы, и маленькую, но стальную реку рязанцев, вытекающую из ворот, чтобы сойтись в решающей схватке с растерянной, но все еще большой армией. Здесь, на этом промерзшем клочке земли, суждено было решиться не просто судьбе Рязани, а судьбе всей Юго-Восточной Руси. Последний акт кровавой драмы начинался.

Кровавое зарево пожара освещало поле боя в ранних сумерках утра, когда два воина сошлись в смертельной схватке. Ярослав увидел его издалека. Князь Владимирский шел прямо на него, сметая всех на своем пути. Их взгляды встретились сквозь дым и хаос боя — в этом взгляде была вся ненависть месячной осады, все бессонные ночи, все погибшие друзья.

— Ярослав! — заревел Всеволод, сбивая последнего защитника с ног. — Выходи, трус! Или будешь прятаться за спинами своих людей?

Воины с обоих сторон расступились.

Ярослав молча снял шлем, бросил его на землю и шагнул вперед. Меч так и весел в ножнах

— Я здесь, княже, — ответил он спокойно. — Давай закончим это.

Всеволод фыркнул, искаженная яростью усмешка тронула его лицо. Он видел перед собой изможденного юношу, даже не потрудившегося взять оружие.

— Что, меча вынуть страшно, выскочка? — проревел он, сжимая рукоять своего клинка. — Будешь умолять о пощаде? Слишком поздно! Я сам снесу твою голову и…

Речь князя оборвалась. Ярослав не молил и не отступал. Он просто поднял правую руку. В его пальцах, не дрогнувших ни на миг, лежала странная, компактная вещь из темного металла и полированного дерева.

Всеволод на миг замер, его мозг отказывался признавать угрозу в этом непонятном предмете. Это была не стрела, не кинжал. Это было….

— Это тебе за брата… прощай, княже, — тихо сказал Ярослав, и его голос прозвучал как смертный приговор.

Раздался выстрел. Резкий, сухой хлопок, оглушительный в своей внезапности. Бело-желтое пламя на мгновение озарило пространство между ними. Всеволод дернулся всем телом, словно его невидимо ударили огромным молотом в грудь. Его глаза, еще секунду назад полные торжествующей злобы, расширились от непонимания. Он посмотрел вниз, на великолепные доспехи, на которых теперь краснело маленькое, аккуратное отверстие. Из него, нарушая все законы честного боя, медленно сочилась тонкая струйка крови. Он попытался что-то сказать, но из его рта вырвался лишь хриплый, пузырящийся вздох. Сила разом покинула ноги, и Великий князь Владимирский, Всеволод Большое Гнездо, тяжело рухнул на колени, а затем лицом в хрустящую морозную грязь.

— Что… это… — прошептал он, падая.

Ярослав стоял над ним, с дымящимся пистолем в руке.

— Будущее, княже, — сказал он тихо.

Тишина.

Вражеские воины замерли, глядя на мертвое тело своего предводителя..

— Сдаемся! — крикнул кто-то из владимирцев и мечи начали падать на землю один за другим

Ярослав поднял руку.

— Пощаду тем, кто сложил оружие! — его голос прокатился по полю.

И тогда из рязанских рядов, с окровавленным топором в руке, шагнул вперед тот самый бородатый ополченец. Он вскинул свое оружие к свинцовому небу и проревел так, что сорвал голос:

— ЯРОСЛАВ!

Этот крик, дикий и искренний, прозвучал очень неожидано. На миг воцарилась тишина. А потом поле взорвалось.

— ЯРОСЛАВ! — подхватили десятки глоток.

— ЯРОСЛАВ! — сотрясли воздух уже сотни.

Имя гремело, нарастая, как весенний гром. Им выдыхали всю боль, весь страх, всю ярость прошедшего месяца.

Кто-то из молодых красногородцев бросился вперед, подхватил Ярослава под руки. Еще пара рук — под ноги. И вот его уже качают на руках, подбрасывают вверх, к низкому зимнему небу, а с земли бьет в такт все тот же, уже неостановимый рев:

— ЯРОСЛАВ! ЯРОСЛАВ! ЯРОСЛАВ!

А потом, в этом ритмичном гуле, произошла перемена. Тот же бородач, опустив топор, выкрикнул уже не имя, а титул. Новый. Рожденный здесь на поле боя.

— КНЯЗЬ!