Президент Всея Руси - А. Полевой

class="p1">«Алексей… Нужен ли ты мне настолько?» — чуть слышно прошептал он, возвращая взгляд к центру карты, к своему княжеству. — «Ох, и авантюрный план… Но если твои сторонники победят — у меня в Константинополе будет должник. А если проиграют… — его взгляд скользнул к отметкам на севере, — значит, венецианцам понадобится ещё больше нашей пушнины и ткани. В любом случае, Рязань в выигрыше».

Он положил монету которую до сих пор крутил в руке, и лёгкий щелчок о дерево стола поставил точку в рискованных, но выверенных планах нового дня.

Глава 23

Река Дон, широкая и темная, катила свои воды на юг, к далеким морям, где властвовали ветра и кочевники. Но теперь на ее берегах стояли не только степные курганы — теперь здесь поднимались стены. Кирпичные, рубленые, с зубчатыми частоколами и глухими башнями. Крепости, которых раньше не знала эта земля.

Каждые двадцать верст — форт, каждые пятьдесят — твердыня. Между ними петляла узкая полоса утоптанной земли, по которой бежали деревянные рельсы. По ним тянулись вагонетки, груженные кирпичом, зерном, брусьями. Лошади, запряженные в упряжь, фыркали, выбивая такт копыт по земле. Это была первая железная дорога — пока еще конная, но уже приносящая множества пользы. Узкоколейка, проложенная от Краснограда до самых новых рубежей.

Красноград преображался с каждым годом все сильнее и сильнее.

Над городом висело марево, тяжелый чад десятков печей. Здесь день и ночь горел огонь.

На западной окраине Краснограда, там, где речная вода, падая с запруженной плотины, крутила тяжелые колеса, стояли длинные, низкие сараи. Их стены, сложенные из красного кирпича, уже покрылись слоем копоти, а из высоких труб валил густой дым, смешиваясь с речным туманом. Это было сердце новой металлургии — место, где рождалась сталь, которой еще не знал этот век.

Внутри царил полумрак, разрываемый багровыми всполохами пламени. Горны — не земляные ямы, а каменные печи с глиняной футеровкой — пожирали древесный уголь, разогревая железную руду до невиданных температур. Воздух в них нагнетали не кожаные меха, а водяные колеса, связанные системой валов с деревянными поршнями. Они гудели, как живые, вытягивая из металла шлаки и превращая крицу в чистую сталь.

Но самое удивительное было дальше. У задней стены, где жар печей был чуть слабее, стояла махина из бревен и железных валов. Два тяжелых цилиндра, выточенных из крепчайшего дуба и окованных стальными обручами. Между ними пропускали раскаленную докрасна полосу металла — и после нескольких проходов она становилась ровной, как вода. Так рождались листы для лат, полосы для мечей, прутья для наконечников.

Рядом, на деревянной станине, скрипел волчильный станок — железный винт с рукоятью, через который протягивали раскаленную проволоку, делая ее тоньше и тоньше. Из нее потом вили кольчуги, плели тетивы для арбалетов, делали иглы для шорников.

В углу, под навесом, стоял пресс и механический молот. Под ним лежали металлические формы — для наконечников стрел, для пряжек. Раскаленный металл вкладывали в матрицу — удар — и готовый предмет падал в ящик.

А у самого выхода, где свет из узких окон падал на верстаки, скрипели первые токарные станки. Еще примитивные, но уже способные точить втулки для колес, стержни для механизмов, детали для водяных насосов.

Вокруг станков, закопченные, с обожженными руками, работали мастера. Не просто кузнецы — а оружейники, механики, литейщики. Они уже понимали, что делают не просто клинки или плуги — они создают новый мир. И над всем этим гулом, шипением раскаленного металла и скрипом механизмов висел запах прогресса — едкий, как дым, тяжелый, как сталь.

Неподалеку, на пригорке, высились странные сооружения — кольцевые печи, похожие на спящих каменных змеев, свернувшихся в круг. Их низкие, массивные стены из огнеупорного кирпича дышали жаром, а из узких дымовых труб валил густой, сероватый дым.

Внутри этих колец горел неугасимый огонь. Печи работали по новому принципу — пока в одном секторе обжигались сырцы, в другом уже остывали готовые кирпичи, а в третьем загружали новые партии. Так жар перетекал по кругу, не давая печи остыть ни на день. У каждого кольца толпились работники — кто подвозил сырую глину, кто грузил обожженные кирпичи, кто следил, чтобы жар не ослабевал.

Рядом с печами стояло невиданное приспособление — глиномялка нового образца. Два коня, впряженные в упряжку, вращали тяжелый железный шнек, скрытый внутри деревянного короба. В его жерло сбрасывали комья сырой глины и мерный совок песка. С глухим урчанием механизм перемалывал и перемешивал массу, выдавливая из противоположного конца идеально ровный, плотный брус непрерывной «колбасой». У выхода дежурный рабочий ловким движением натягивал струнный нож, прикрепленный к рычагу, — раз, и брус разделялся на десять абсолютно одинаковых сырцов. Их тут же, еще влажных и теплых, укладывали на широкие деревянные щиты и отправляли под навесы на просушку, где их обдувал теплый воздух, идущий от самих печей.

А дальше, за печами, высились правильные прямоугольники — штабеля готового кирпича. Не бурые, кривобокие, как раньше, а ровные, алые, с острыми гранями. Их складывали особым способом — с промежутками для просушки, и от этого ряды казались ажурными, как плетень из камня.

Между штабелями сновали работники — одни грузили кирпич на деревянные вагонетки, другие катили их по узким рельсам, сбитым из дубовых плах. Эти дорожки расходились во все стороны — к новым стройкам, к складам, к пристани, где кирпич грузили на баржи.

За глухим забором из обожженного кирпича, куда не ступала нога постороннего, стояли три черных исполина. Это были пиролизные реторты — сердце княжеской лаборатории, место, где дерево превращалось уголь, при этом отдавая все соки.

Каждая реторта возвышалась, как башня, сложенная из огнеупорной глины, прошитая керамическими трубами и увенчанная массивной крышкой с тяжелыми засовами. Их бока, покрытые копотью и трещинами от постоянного жара, напоминали кожу древних стариков. Сюда свозили дрова, добротные, плотные бревна, преимущественно дуб и березу. Их заготавливали на севере, сплавляли по рекам и тащили на себе до самых печей. За месяц уходило почти три тысячи кубов — целый лес, исчезавший в нутре этих черных кубов.

Процесс начинался рано утром, когда тени от факелов прыгали по стенам, а мастера загружали древесину через верхние люки. Потом — герметизация. Заслонки опускались с глухим стуком, и тогда печь запечатывали.

Процесс шёл по отработанному протоколу. Сначала — мягкий нагрев. Влага из древесины конденсировалась в мутный, пахучий конденсат. Затем температура резко взлетала. В разреженной атмосфере печи начиналась деструкция — дерево распадалось, высвобождая летучие соединения. Они