Президент Всея Руси - А. Полевой

жив, я буду здесь, на этой стене. И буду драться. Не за какого-то далекого князя, а за каждый двор этого города. За каждый камень, что вы положили в ров. И за вас. Потому что вы теперь каждый для меня дружинники. И я вами горжусь.

В наступившей тишине было слышно, как потрескивают угольки в костре. Бородач первый поднял на воеводу взгляд, и в его усталых глазах что-то дрогнуло — не надежда, нет, слишком выжжено все для надежды. Но появилась твердая, упрямая решимость.

— Ладно… Подержимся еще денек, — пробормотал он, больше сам себе.

— И еще один, — добавил Ярослав, поднимаясь. Колени предательски подрагивали. — И помните, они воюют за наживу. А мы, за свой дом, за саму возможность жить. Это разная война.

Он двинулся дальше, оставляя у костра чуть более прямые спины и сжатые кулаки.

В низком каменном подвале пахло сыростью. Иван, ссутулившись над грубой деревянной столешницей, что-то кропотливо подпиливал маленьким напильником. Звук был звенящий, нервный. Сенька, спустившись по скрипучей лестнице, присвистнул.

— И чего ты тут, как крот в темноте, ковыряешь? Опять свое вечное «а вдруг сработает» мастеришь?

Иван вздрогнул, чуть не уронив деталь, и обернулся. Его лицо, испачканное маслом и копотью, в свете парафиновой свечи казалось совсем мальчишеским, каким они были пару лет назад в Краснограде.

— А тебе небось на стене делать нечего? — огрызнулся он, но в голосе не было злобы, только знакомая, еще со школьной скамьи Ярослава, добрая досада. — Не мешай, Сеня. Колесико подгоняю. Механизм спуска.

— Ой, да брось ты эту алхимию, — Сенька подошел, разглядывая хитроумные, но грубые железки на столе. — Помнишь, в Краснограде, у старого Тихомира в кузнице, мы такую же штуковину для подъёмного крана мастерили? Полиспаст вроде? Только ты тогда шкивы перепутал, и у тебя всё вразнос и на перекосяк пошло.

Иван насупился.

— Я тогда не перепутал! Это ты мне размеры не те дал. И ничего не пошло вразнос… просто немножко развалилось. Зато теперь-то я знаю, как надо. — Он снова склонился над работой, но уголок рта дрогнул в улыбке. — А помнишь, как после того случая когда мы с тобой порох в плавильню бросили, Машка и Любка в мастерской целую неделю смеялись, пока мы оба в саже были с ног до головы?

Сенька хмыкнул, прислонившись к холодной стене. На миг в памяти всплыли не стены и тревоги, а смех девушек у плавильной печи, запах печеной репы с ярмарки и безопасная суматоха красногородской «лаборатории» Ярослава.

— Помню. Думали, Ярик нас тогда со свету сживет. А он только сказал: «Теорию, значит, прошли. Теперь практикуйте, пока не получится». Вот мы и практикуем… Только теперь…..

Он не договорил, кивнув на длинный, змеящийся по полу фитиль, уходящий в темноту подземелья.

— …а это, — мрачно закончил Иван. — Практика посерьёзнее.

— Ярослав… он в тебя верит. Больше, чем ты в свои чертежи, — сказал разведчик.

— Он и в паровоз верил, который мы так и не собрали, — буркнул Иван, но в его тоне уже не было прежней горечи. Была сосредоточенность мастера, которому поручили дело. — А здесь… здесь всё проще и страшнее. Никакой магии. Чистая механика. Вот это я понимаю.

Сенька помолчал, глядя, как ловкие пальцы друга возятся с металлом.

— Как думаешь, они там, в Краснограде… про нас помнят? Про двух обормотов, которые вечно что-то ломали?

— Машка-то помнит, — неожиданно и с какой-то тихой грустью сказал Иван. — Она мне в последнем письме, что с обозом пришло, писала: «Не подведи, Вань. У вас там всё по-взрослому, а я тут новые форсунки для плавильни черчу. Соскучилась по тебе».

Они оба улыбнулись одним воспоминаниям. На миг подвал перестал быть склепом, а стал продолжением их общей, еще не до конца утраченной юности.

— Вот и не подведи, — тихо сказал Сенька, уже серьезно. — Чтобы было что ей рассказать. И чтобы было кому рассказывать. Ладно, не отвлекаю. Делай свою «чистую механику». А я пойду… буду там, наверху… разведку разведывать.

Он полез обратно по лестнице, оставляя Ивана наедине с его железками, какой-то миниатюрной пушечкой и мыслями о далеком Краснограде.

Холодное утро застыло в предрассветной синеве, когда первые шеренги владимирского войска двинулись к стенам Рязани. Туман, словно союзник осаждающих, плотной пеленой окутал поле боя, скрывая зловещие приготовления. Всеволод начал штурм до восхода это был расчетливый ход опытного полководца. Но Ярослав уже стоял на стене, его пальцы судорожно сжимали обледеневший частокол, а глаза безошибочно угадывали в молочной мгле движение тысяч воинов. Он слышал, как внизу, за стеной, звякают доспехи, скрипят повозки, глухо перекликаются хриплые голоса.

На стенах стояла гробовая тишина. Стрелки, скукожившись за бойницами, дышали на закоченевшие пальцы, прикидывая расстояние. Метатели камней переминались с ноги на ногу у груд булыжников, уже натертых до яркого блеска. Ярослав провел взглядом по своим бойцам — изможденным, с почерневшими от мороза лицами, но с глазами, в которых не было паники, только ледяная, выстраданная решимость. Он дал едва заметный знак Гаязу, стоявшему с лучниками на углу частокола. Тот коротко кивнул, показывая что его люди готовы.

Тяжелый таран, окованный железными полосами, скрипел по промерзшей земле, прикрытый воинами. За ним, как гигантские сороконожки, поползли десятки штурмовых лестниц. Отряды с вязанками хвороста для засыпки рва двигались плотными волнами, отработанными за месяц кровавых уроков. Все было продумано до мелочей. Все, кроме одного.

— Ждать, — тихо пронеслось по стене от Ярослава к десятникам. — Стрелу без моего знака не выпускать.

Первые вязанки с глухим шлепком полетели в ров. Потом еще и еще. Владимирцы работали быстро, яростно, подгоняемые криками своих сотников. Они уже почти не боялись. Слишком долго стены отвечали им лишь редкими, пусть и меткими, выстрелами. Через полчаса перед главными воротами копошилась живая, дышащая масса — сотни, если не тысячи воинов, идеальная плотность для задуманного. Таран был уже у самых ворот, его железный наконечник замер в сантиметрах от дубовых створов.

Именно в этот миг Ярослав медленно, почти торжественно, поднял руку в пронизанном туманом воздухе. Где-то внизу, у основания стены, Иван, не дыша, поднес тлеющую лучину к первому из сплетенных в единую сеть фитилей.

«Ждем, пока заполнят ров», — мысленно повторил Ярослав, глядя, как на дно глубокого рва падает последняя вязанка хвороста, окончательно заваливая замаскированные бочки.

Фитиль вспыхнул с тихим, зловещим шипением, понесся в ряды противника.

Земля сначала лишь содрогнулась, как спящий великан. А затем под ногами наступающих разверзся ад.

Земля вздыбилась черно-красным цветком смерти. Десятки заложенных еще осенью, неглубоко в земле, бочек с «особым составом» Ивана рванули