Гримус - Ахмед Салман Рушди

Хантер уже исчез, но более объяснимым образом: он отправился к едва различимому в тумане «Эльбаресто». Взлетающий Орел погладил свою несчастную и встревоженную ослицу:

– Бедняга, – сказал он ей и забрался в седло.

На этот вечер происшествий было предостаточно; объясняться с Вергилием Джонсом у него больше не было ни сил, ни желания. Он чувствовал себя таким же содомированным обстоятельствами, как и его несчастный скакун.

В «Эльбаресто» Хантер говорил Пекенпо:

– В какой глуши мы живем! Если вдруг захочется чего-нибудь новенького, приходится насиловать ослиц. Стремление к выживанию сделало всех нас трусами.

– Ну и что? – отозвался Пекенпо.

– Так быть не должно, – ответил Хантер.

– Ну и что? – повторил Пекенпо.

– Одноколейный, – спросил тогда Хантер, – зачем ты приехал на остров?

Пекенпо обдумал вопрос со всей серьезностью.

– Я привык быть живым, – ответил он.

XL

Качели. На качелях Эльфрида, Взлетающий Орел стоит позади, Ирина опирается плечом на могучий ясень, на толстом суку которого качели и висят. Эльфридин зонтик от солнца закрыт и прислонен к зонтику Ирины; в мягкой тени дерева в зонтиках нет нужды. На губах Эльфриды застыла детская довольная улыбка; составляя ей компанию, Взлетающий Орел тоже улыбается; а вот Ирина не улыбается, ее серые глаза затенены ресницами, она пребывает где-то между сном и явью. Качели раскачиваются плавно и широко, под стать раскинувшимся ветвям ясеня. Даже в роскошном саду Черкасовых нет дерева, которое могло бы сравниться с этим великолепным ясенем, и качелей, подобных этим. Туман сегодня легкий, солнце припекает, а воздух наполнен гудением пчел, занятых своими делами. Вот бабочка, она сверкает крыльями, трепещет в лучах, пробивающихся сквозь тень. День-элегия, изящный, как полет качелей, свежий и чистый, как только что испеченный хлеб, нежный, как кружево или кожа бледной женщины, день, достойный красоты женщины на качелях. Взлетающий Орел проснулся на рассвете бодрым и сразу широко раскрыл глаза; он отлично выспался и снов своих не помнил. Рассвет, предвестник великолепного дня, тоже был очаровательным и сумел прогнать прочь его тревоги. В такой день, у такого дерева с качелями, в обществе двух таких женщин у кого угодно поднялось бы настроение. Взлетающий Орел чувствовал себя великолепно.

На качелях Эльфрида.

– Сильнее! – приказывает она.

Взлетающий Орел толкает сильнее, качели воспаряют еще выше. Ирина стоит с закрытыми, как и ее зонтик, глазами – полупрозрачные веки скрывают от нее происходящее. Такие нарочито невинные забавы мало ее привлекают. Эльфрида Грибб, ее ближайшая соседка, служит ей постоянной спутницей; и все же, думает Ирина, у них совсем мало общего, не считая красоты. Давно уже она не задумывалась об этом, давно уже наигранно-детская манера Эльфриды так ее не раздражала. Но сегодня Эльфрида действует ей на нервы. Даже среди детей не найти такой чистоты, такой прочнейшей, точно броня, невинности, такого отсутствия всякой расчетливости в поступках, какие изображает Эльфрида. Она искусно скрывает искусственность, решает Ирина, и именно эта ловкость раздражает. Эльфрида смеется, спит, ест, гуляет – как ребенок, а Ирина Черкасова не любит детей. Так что она закрывает глаза и предоставляет им возможность насладиться игрой.

Парящая между небом и землей Эльфрида пробуждала во Взлетающем Орле совсем другие мысли. Эльфрида, так же как и он, поднялась рано; и до неожиданного визита графини к ним на завтрак они успели долго и хорошо поговорить. Вглядываясь в зеленые глаза миссис Грибб, Взлетающий Орел открыл, что во всем готов соглашаться с их хозяйкой – точно так же, как ранее готов был подчиняться воле обладательницы серых глаз. Слушая Эльфриду, он был готов отбросить все сомнения прошлого вечера и все свои страхи, укрепляясь в убеждении, что в К. и только в К. его место. Есть и похуже варианты, чем вечность напротив этих глаз. Кроме того, в обществе Эльфриды он начинал испытывать все более сильную симпатию к Игнатию Гриббу. В ее глазах Грибб был любящим и понимающим супругом, и с такими глазами спорить было нельзя. Иногда на них на миг ложилась тень, словно угасала уверенность… но после тень изгонялась, и глаза сверкали вновь. Даже нетерпимость Эльфриды к Дому мадам Иокасты не могла поколебать ее уверенности в правильности суждений мужа; Взлетающий Орел с содроганием вспоминал свою жизнь на содержании и поддерживал неодобрение Эльфриды с жаром новообращенного. Он стал хуже думать о Вергилии Джонсе из-за того, что тот жил в борделе. И его совесть это, конечно, приятно успокаивало. Заключенный в нем опыт хамелеона и симбиотический талант, разбуженные взором Эльфриды, снова взяли над ним контроль.

– Ирина! – позвала Эльфрида. – Идите сюда! Теперь ваша очередь!

– Нет, нет, – ответила Ирина. – Я воздержусь.

– Глупости, – сказал Взлетающий Орел. – Здесь нас никто не видит.

Тогда Ирина сдалась. Она заняла на качелях место Эльфриды. Эльфрида же уселась на траву и стала что-то вполголоса напевать.

Взлетающий Орел вдруг вспомнил, как много прошло времени с тех пор, как он последний раз был с женщиной. В тот же момент его мысли обратились к Ирине Черкасовой с ее безвольным мужем, идиотом сыном и застывшей беременностью. Эльфрида Грибб была привлекательной, несмотря на свою подчеркнутую невинность (или благодаря ей?); Ирина Черкасова демонстрировала свое очарование гораздо более свободно. Связь с ней представилась ему определенно вероятней. Но вторая-то лучше, сказал он себе и поразился этой мысли. Поразился и сразу встревожился из-за тех последствий, которые она может создать для него – гостя в доме Игнатия Грибба. Задумавшись, он толкнул качели слишком сильно.

– Мистер Орел, – с упреком сказала Ирина, – пожалуйста, осторожней.

Мистер Орел – что это: дань приличиям или с откровенностью прошлого вечера покончено?

– Простите, – пробормотал он.

Эльфриде сегодня тоже было непросто со своей соседкой. И она тоже чувствовала, как это для нее непривычно; и так же, как Ирина, она не могла определить источник своих чувств. А может, она просто запрещала себе думать на такие темы, точь-в-точь как накануне гнала от себя ревность мыслями о дорогом Игнатии. Она опять попыталась представить себе мужа: вот он склоняется над своими книгами и записями, сделанными мелким почерком, вот много часов сидит неподвижно, похожий на камень, и вдруг молниеносно вписывает короткую строчку в старую тетрадь, заполняя в ней все свободные места, потому что его запасы не бесконечны. Эльфрида улыбнулась воображаемой картинке; но образ мужа медленно исчез, снова уступая место высокой, крепкой фигуре Взлетающего Орла. «Он, безусловно, красив», – сказала она себе.

Ирина уже