Золотое время - Ирина Сергеевна Богатырева

померла, откуда ни возьмись нарисовалась ее какая-то родственница, то ли двоюродная, то ли троюродная сестра. И нас с Сашкой из квартиры выперла. В суд хотела – мол, мы захватили чужую собственность. Хотя сама за все годы ни разу не появлялась, мы про нее и знать не знали. Ну, я не стала с ней воевать. Сашка уже большой, в университете учился, ему общагу дали. Заплатили коменданту, вместе нас поселили. Потом квартиру сняли, а я вот эту работу нашла и у него появляться редко стала. Он сам ко мне приходит, видишь. Как что – мама. Большой, а все щен.

Анарта открывает глаза, пытается подняться на локтях:

– Мама, я на следующей неделе еду. Уже все подписал. Мама, там дети. Везде, везде дети. Никто их не вывезет. Мы будем лечить. Мама!

– Спи, сынок. Поспи. Завтра проснешься, все расскажешь. Спи.

Она проводит по его голове руками. Задерживает ладонь на лбу. Мычит, будто напевает колыбельную. Анарта обмякает, растекается по кровати, закрывает глаза. Я наконец могу спокойно рассмотреть татуировку у него за ухом и не удивляюсь, узнав хели, похожего на рогатую рыбину. Анарта уже спит. Лицо спокойное и счастливое. Он улыбается во сне. Я им любуюсь: бог любви – самый красивый бог, оказывается.

Камса снимает со лба ладонь, ссадины уже нет.

Я чувствую на себе ее пристальный взгляд.

– Теперь ты не винишь меня? – спрашивает она, вынимая трубку, кладет ее на тумбочку. – Теперь ты меня понимаешь?

– Я никогда тебя не винила. Я думала, ты попала в беду.

– Вот моя беда. Другой не бывало.

Она смотрит на Анарту, на спящего прекрасного Анарту, и ее страшные глаза лучатся теплом.

– Если бы не он, Анон, я бы сама всех троих нашла и убила. Но они справятся без меня. Вонг жесток. Но он справедлив. И я ни к кому из них не держу зла.

– Ты заменила Матерь?

– Я спасла ее, Анон. Я была глупой, как ты. Но я бы и теперь ее спасла. Она же девочка была, совсем юная, слабая. А потом я бы всех их убила… Не слушай меня. Я дурное говорю. Все повторяется, и в этом закон Вонга.

– Помяни его имя… – отзываюсь я эхом.

– Да, помяни его имя. Но сейчас все сместилось. Больше повторяться не будет, мы все нарушили, Анон. И я не уверена, что жалею об этом. – Она ухмыльнулась. – А вот кто из нас виноват, я не знаю. Боги ли, что угнали хели из Буни. Я ли, что легла под богов вместо той, которую хотели они. Или анаты, загнавшие тебя во чрево к Камлачке, где уже сидел один мальчик. Кто кам из вас двоих, ты или Варна? А может, вы оба? Я до сих пор не знаю. Вот так и случилась ошибка, разорвался круг камов.

Я растерялась:

– Я никогда не хотела… Чтобы быть камсой – я…

Камса ухмыльнулась:

– Глупая Анон. Ты камса. Ты давно камса. И когда я еще была там. И все эти годы без меня – ты камса своих людей, лучшая, какая для них в это время возможна. Ты всегда была ею, Анон, потому ты и женой не хотела стать. Женщине нет другого пути – или она мать, или камса. Мужчина может остаться мужчиной, будучи камом. Женщинам же по-другому нельзя. Ты не заметила разве: камсы наших земель не рожают. Одна Матерь мира рожает за всех. А все для чего? Чтобы из десяти ее детей один стал богом любви – сын троих отцов. А ты знаешь ли, зачем он нужен миру? Ты не знаешь, Анон. И я не хочу тебе говорить.

Она закрывает глаза. Невозможная скорбь ложится на ее лицо. Она гладит Анарту по черным волосам. Я понимаю, что она знает, какая судьба его ждет. И я действительно не хочу знать этой судьбы.

– Но ты, – говорю я тихо. – Это ты родила бога.

– А может, сломала круг Вонга. Ты ведь это хочешь сказать, Анон? Ты же думаешь теперь, что это из-за меня Сэгэде пересохла? Но я вот что тебе скажу: я ни о чем не жалею. Поставь меня туда снова, и я опять спасла бы ту девочку. Жизнь, какая бы она ни была, – она наша, Анон. Тяжелая, страшная. Грязная. Глупая. Это наша жизнь. Золотое время. Неважно, почему разорвался круг камов. Он не мог не разорваться. Теперь границы земель пали. Сэгэде обмелела, по ней можно ходить вброд, по каменистому руслу между чертогами переходить, не будучи камом. Пока ты сидишь тут, страшная война убивает людей в твоих землях. Мертвые бьются с живыми, живые с мертвыми, хели бегут в Буни и повергают все на своем пути. Но самое страшное впереди: Сережа Комаров уже получил командировку, он уже завел свою машину, свой гигантский ГАЗ-66. Уже выехал Сережа Комаров. Все смешалось, Анон. Чертоги рушатся. Последние времена настали. Где боги, где люди, кто где живет – ничего нельзя разобрать. Что нас всех ждет? Я не знаю, Пырра. Но у нас было золотое время, запомни это. Наше золотое время.

Я вскакиваю. Табуретка падает, но Анарта спит крепко и не просыпается. Я не понимаю, что говорит Камса, смысл ее слов давно перестал доходить до меня, но мне кажется, я вижу все, что она говорит, – вот вышли из Буни мертвые, вот вышли живые, ильчи бьют ильчинов, ильчины бьют ильчи, хели трубят и взрывают пологий берег пересохшей реки Сэгэде. И Варна, мой бедный Варна, – его я вижу поверженным, лежащим в собственной крови на поле брани.

О Вонг, чье имя я помню всегда! Оставь Варну! Кто защитит нас, кто вернет нас к жизни, когда это все прекратится!

– Мне надо туда! Я должна быть там!

Анарта дергается во сне. Камса кладет руку ему на лоб, прижимает палец к губам – тише, тише.

– Я должна быть там! – хриплю я сдавленно.

И понимаю, что опоздала.

Выскакиваю из-за шкафа, из закутка, бегу по коридорам, узким, маленьким, как норы, – зайчики, белочки, кролики, мышки, кроты, землеройки, черви и жирные белые личинки майских жуков прыскают в разные стороны, разбегаются, отползают, уступая мне дорогу.

Я опоздала, я опоздала, стучит во мне.

Вонг! Оставь! Варну! Мне!

Ой качи качи качи, – летит в спину. – Угомон тебя возьми…

Камса поет колыбельную богу любви Анарте.

Часть III

Пырра-Тойя

Пырра!

С той битвы, когда улетел Зотан, прошло три дня. Три дня