Золотое время - Ирина Сергеевна Богатырева

«Шишига» выехала и остановилась, не заглушая двигателя.

Водитель открыл дверцу. Это был Сережа Комаров.

– Эй, мужики! До вышки далеко? Я плутанул тут, чего ли, навигатор муру кажет, скотина. Болота́ сплошные, по карте нет никаких, а тут болота́. А чего это у вас такое? – Он глупо усмехнулся. – Кино снимаете, что ли?

Люди опустили оружие. С тихим звоном оно падало на землю. Люди во все глаза смотрели на него – первого бога, ступившего в наш чертог, водителя Сережу Комарова, вестника последних времен. В стане затушили пожар, едкий черный дым уныло тянулся вверх. Сэгэде пересохла, границы чертогов пали. Никто еще не знал, что это значит для всех нас.

Из низких темных туч пошел снег. Он был похож на хлопья пепла.

В этот момент Варна тихо умер.

Он тихо умер, а самолет, тот самый, который он нашел тринадцать лет назад в болоте по дороге в горы, экспериментальный легкий однодвигательный самолет мелькает на солнце и, прорезая утреннее небо яркой молнией, улетает в пустоту.

Ильдар уводит его от города, от жилых застроек. Во время выполнения испытательного полета на низком эшелоне к нему вдруг пристала зубастая, чернокрылая буси – коптер-камикадзе. Он взмыл прямо перед ним, Ильдар резко увел борт влево, но заряда коптера хватило, чтобы разорвать крыло.

На бешеной скорости, ввинчиваясь в пространство, машина понеслась к земле.

До столкновения – шестьдесят шесть секунд. Этого времени ему хватит, чтобы лечь на правое крыло и увести машину от крайних жилых районов. Он успевает увидеть, как блеснули на солнце окна спящих пятиэтажек, и подумать о матери. Он успевает понять, куда летит, – туда, где двадцать два года назад решил стать летчиком. Как перед глазами видит знакомую улицу Буева, пустырь возле школы, белую часовню, кладбище и реку. Самолет выравнивает крен, становится твердо на оба крыла и плавно скользит, замедляясь, зависая над пространством. Надежная машина, думает Ильдар, хорошая, отзывчивая, как добрая кобыла, как верный друг. Под брюхом у самолета река разворачивается серебряной, манящей дорогой, взблескивает на солнце, Ильдар успевает увидеть тень от собственного крыла. Лес стоит по берегам в весеннем зеленом тумане. Ильдар успевает подумать, что там сейчас свежо, пахнет оттаявшей землей и скоро, совсем скоро, уже вот-вот все оживет и полезет вверх, наполненное жизнью, к теплу и свету. А потом понимает, что впервые может расслабиться и не думать о машине, о задачах и показателях, а только наслаждаться полетом, просыпающейся тайгой и рекой внизу – бесконечной бурливой рекой Сэгэде, текущей с неба на землю.

Ой качи качи качи, – доносится голос мамы из крайней пятиэтажки.

В это время – или не в это, кто знает, когда и где – бог любви Анарта в форменной куртке Красного Креста будет нести к машине скорой помощи раненую девочку. Ее только что извлекли из обвала дома, куда попала ракета. Девочка, бледная и мягкая, как ватная кукла, растеклась на его руках, и Анарта бежит туда, где реанимация, знакомый запах лекарств и больницы. Он так и останется там, бежать и спасать, спасать и бежать, даже когда новый взрыв взметнется перед их носилками.

Ой качи качи качи, – тихо поет Камса, качая своего спящего бога.

В это же время – или позже, или раньше, это уже не важно – Матерь мира будет лежать с полусогнутыми ногами на приеме в кабинете УЗИ. Врач проведет прохладным аппаратом у нее над лобком и присвистнет с притворным удивлением: о, да у вас там уже совсем человек! Матерь мира, Настя, улыбнется в светлой, нежной материнской гордости. Она так и не узнает, почему Ильдар не позвонил, почему его телефон больше не отвечает. Все банально и просто, будет думать она, все просто и банально. И скоро поймет, что ей это совершенно не важно. Что ей не был нужен Ильдар, да и никто, что ей нужно только вот это – уже совсем человек. И ничего дурного в этом никогда не было и нет, и вот теперь – только теперь – она та самая Матерь мира, как называло ее существо из ее подростковых видений. И видения кончились, и все стало на свои места.

Ведь она узнала – именно это существо напугало ее когда-то, выйдя из кустов на свет их костра, когда сидели компанией, пили пиво и слушали песни Цоя. Их пел парень со стройки, он долго ходил за ней, а после случилось все то, о чем она много лет могла говорить только со своим терапевтом. Именно терапевт ей и сказал однажды: вам надо сделать все, чтобы родить ребенка. Глупости, ответила она, чувствуя прилив неконтролируемого гнева. Мне тридцать три, у меня ни мужа, ни парня, какой ребенок! Самый обычный. Забудьте условности. Считайте, что это ваше предназначение. Предназначение – родить?! Вы думаете вообще, что говорите?! Я всю свою жизнь с детьми! Отец женился второй раз на женщине, у которой было трое. Из меня в пятнадцать сделали бесплатную няньку! Я пошла в педагогический, педагог дошкольного образования, но я никогда не работала в саду, потому что я всю жизнь кому-то няня. Лучшая в городе, кстати, меня передают друг другу, переманивают и буквально рвут на части; а уж как рвали, когда ковид начался! Вы же помните, что было в ковид, тогда все как с ума посходили: ничего нельзя, дома сиди, а что такое сидеть дома для семьи, где много детей? Это же легче удавиться. И вот я приходила, я как-то так их всех по углам разводила, с этим сказку, этой поделку, с этим уроки. Все счастливы, все при деле… Но я не о том, вы что у меня спросили? Ах да, ребенок. Вы знаете, именно в ковид у меня появилось странное чувство – как будто он рядом. Иногда я его даже видела, вы не поверите, это стало так навязчиво, так страшно. Мне казалось, он ходит за мной по пятам. И не крошка какой-нибудь – мальчик-подросток, несчастный, потерянный, у него были такие глаза. Он тянул руки и звал: мама, мама. Это стало невыносимо. Но вы понимаете, проблема такая – я боюсь мужчин. У меня были… скажем так, попытки сближения, но все это было ужасно, просто ужасно. После того раза… Да, я знаю, что вы помните, мы долго это прорабатывали: травма в связи с пережитым в подростковом возрасте насилием. Не насилием