Разгильдяй - Сергей Николаевич Чехин

Вместо благодарности получил очередную порцию зырканья исподлобья, словно не помог красавицам, а еще больше напакостил. Их право — никто и не требует себя любить, и вряд ли по прибытию в Брилл наши пути хоть раз еще пересекутся.

В салоне, разделенном на две секции прочной перегородкой с дверью пахло специями, вином и женским потом. Отсек, находящийся сразу за «кабиной», сильно напоминал плацкарт в земном поезде, только вместо окна на досках растянули картину с изображением рельефного длинноволосого полубога, едва прикрытого шелковой туникой. Двухъярусные нары заменяли набитый соломой тюфяк с двумя подушками и сетка гамака над ним. Судя по сменной одежде на гвоздиках, свисающим с потолка арбалетам и откидному столику с кружками и недоеденной солониной, девушки привыкли к долгим и опасным странствиям.

Третий же отсек — самый вместительный — был заперт: что там, близняшки не сказали, а я спрашивать не стал — не моего ума дело. Молча уселся в уголке, поджал колени к подбородку и отрешенно уставился в стену, и лишь когда чудо-повозка тронулась, поймал себя на грешной мысли о том, что впереди четыре дня в тесном вагончике с тремя красавицами без комплексов.

— Ты в порядке? — шепнула Ильнара, свесившись с гамака.

— В смысле? — я не сразу уловил суть вопроса.

— Ну… — стесняша покраснела как и положено стесняше и обвела пальцем свою мордашку, намекая на мое увечье. — Не ранен? То есть… ну… понятно, что ранен… я хочу сказать…

— Иля хочет узнать, — проворковала Илана, устроившись на матрасе в позе обольстительницы с картины Ханса Зацки — на боку, лениво покачивая округлым бедром и сцепив пальцы на затылке, — не помрешь ли ты часом? Может, мазь какую дать?

— Нет, — я сглотнул и протянул ладонь, в которую будто вонзилась молния. — Дайте зеркало.

В руку лег полированный бронзовый кругляш — совсем как у Лиры. Нет, пластинка не всколыхнула воспоминания о подруге, потому что те и не думали утихать, просто создалось ощущение, что по сердцу и легким с огромной скоростью пронеслись электрические мурашки.

Я колебался непростительно долго, боясь взглянуть в отражение, но и показаться спутницам трусом тоже не хотелось. И вот блестяшка зависла перед побитой физиономией — боги… вы бы это видели, да обычные люди умирают и от втрое меньших ран… От лба до подбородка наискось протянулся бурый шрам, похожий на обгоревшее осьминожье щупальце, кожа вкруг стянулась уродливыми белесыми морщинами, приподняв уголок губ и подарив на всю жизнь ехидную ухмылку. На брови и скуле чернела глубокая прорезавшая кость борозда, усеянная «отростками» багровых рубцов и прожилок, отросшие волосы съежились в короткую щетинистую щетку. А глаз… про глаз вы уже знаете.

Уцелевшее же око, все залитое кровью из лопнувших сосудов, намокло, заблестело, и я поспешил вернуть зеркальце хозяйке. Не все так плохо, мысленно подбадривал себя, руки-ноги целы, не парализован, не выгляжу как упавшая в угли сосиска, ну а что глаз долой, так второй уцелел — обзор, конечно, сузился и малость замылился, но и натыкаться на все подряд не приходится. В общем, не та причина, чтобы киснуть да слезы лить.

— Кто тебя так? — спросила Ильнара чисто из женского любопытства и без желания как-либо задеть.

Я улыбнулся, отчего возникло ощущение, словно щеку обильно намазали клеем «Секунда».

— Другой колдун.

— Красный?

Кивнул.

— Ему мстить едешь?

— Иля, хватит! — взмолилась сестра. — Не донимай человека, ему и так погано. А ты не переживай из-за… ну… этого вот всего. Тебе идет. Выглядишь как бывалый наемник… или пират, — Рыжий Хвост прошлась с головы до ног оценивающим взглядом и игриво подмигнула. — Только наряд никуда не годится. У нас завалялись кое-какие шмотки. Никто не против, если я подарю нашему храброму защитнику что-нибудь из запасов?

— Я — за, — тут же отозвалась фальшивая пацанка.

— Не против, — после недолгих раздумий донеслось из «кабины».

— Круть, — прежде чем подняться, томная сестрица встала на колени и потянулась, закинув сгиб локтя на затылок. В такой позе внушительного объема грудь до треска швов натянула жилет, шнуровка ослабла, и взору открылось потрясающее в своей аппетитности декольте. Я качнул головой и чуть слышно усмехнулся. — Что предпочитаешь?

— Что-нибудь темное и свободное, — поскромничал я, решив не злоупотреблять щедростью попутчиц.

Илана достала из-за пазухи ключик и склонилась над замком в грузовой отсек. Несмотря на размеры фургона, в разы превосходящие любую карету, стоять в нем в полный рост сложно, особенно для девушки, которую при всем желании не назовешь миниатюрной. Хвост уперлась в переборку рукой, чтобы трясло потише, и согнула ноги так, что упругая задница в облегающей коже предстала перед зрителем (то есть мной) во всей выпуклой красе.

Ситуация усугублялась тем, что прелестница постоянно переминалась с ноги на ногу, и от такого зрелища еще пару дней назад моя волшебная палочка встала бы как шпала. Но сейчас эти неосознанные (или же вполне сознательные) попытки соблазнения вызывали лишь горькую усмешку.

— Ты ей нравишься, — шепнула Ильнара с гамака, когда сестра наконец исчезла в «трюме». — Ила любит таких… ну… раненых… — няшка с обкорнанными локонами нахмурилась и поднесла палец к губам, запоздало поняв, что сказала явно не то, что хотела. — В смысле, боевых. Пиратов там… наемников.

Я привалился затылком к дрожащей стенке и долго смотрел в большие по-детски наивные глаза цвета подсвеченного изумруда.

— Ила ошиблась, — изуродованную щеку вновь стянуло горячим клеем. — Я не боец. Бойцы не проигрывают и не теряют близких.

Девушка неотрывно смотрела на меня, а затем проворчала:

— Еще как проигрывают. И теряют. Но никогда не сдаются. А ты — глупый.

Эти слова не вызвали и фонтанчика гнева — а чего сердиться, если на правду не обижаются?

— Знаю.

— Вот! — Хвост чихнула и протянула пыльный сверток. — А это для лица… если надо.

На черную как смоль ткань легла глазная повязка — видимо, память от быстрого как шхуна под всеми парусами и жаркого как абордажная схватка романа с залетным ушкуйником. А рядом примостился треугольный осколок фарфоровой маски без прорези для глаза.

— Спасибо. Это лишнее.

Я прикрыл глазницу ладонью, чтобы не пугать сестер, и спаял огнем остатки век. Сгустившийся воздух обволок гарь паленой плоти и просочился в щели, унесся в открытые люки вместе с тихим шипением от нестерпимой боли.

А вот сверток очень даже пригодился — простецкий балахон не привлекал внимания, не сковывал движения и был достаточно прочным и теплым, а глубокий капюшон надежно