Журавли летят на запад - Анна Рябинина

обхватывает плечо так, что его длинные рукава…. Ему в нос ударяет запах горьких трав, от которого начинает кружиться голова, он неустойчиво переступает на месте, но удерживается и выдыхает.

– Наверное, – запоздало передразнивает Мэй. – Конечно, есть. И девушки правда становятся его женами, в этом и смысл. И он лет на пятьдесят перестает топить все корабли подряд.

– Но их же убивают!

– А иначе умирать будет гораздо больше людей. Разве не этому тебя твой бог учит? Одна жертва, чтобы остальные могли жить спокойно.

Жильбер закрывает рот и удивленно хлопает глазами.

– Но у нас же…

– Тихо ты, – Мэй закрывает ему рот рукой. – Хватит болтать уже, потом договоришь.

И еще несколько минут они так и стоят: Жильбер пытается убрать руку Мэя от своего лица, наступает ему на ногу, а тот непоколебимо стоит с видом, что все нормально, так и задумывалось.

Когда люди начинают расходиться, Мэй его отпускает.

– Да как можно так затыкать! – обрушивается на него Жильбер.

– Ты хотел, чтобы тот дракон услышал, как ты пытаешься лишить его жен? Тебе же еще обратно в Париж плыть, вдруг не доплывешь, – насмешливо отзывается Мэй, а потом отворачивается от берега и тянет его с собой за рукав.

– И что, мы правда пришли сюда, только чтобы посмотреть на свадьбу?

– Ты – да, – кивает Мэй.

– А ты?

– А я уже сходил, куда мне было нужно, – Мэй весело ему подмигивает. – А еще здесь ужасно вкусные рисовые шарики, пошли пробовать.

После чего он аккуратно подбирает полы ханьфу, перешагивает через лежащие на песке камни и идет в сторону деревни.

Весь оставшийся день Мэй таскает его по разным заведениям, заставляет перепробовать половину китайской кухни, много смеется и шутит, а еще – выглядит невероятно встревоженным.

Произойди это в начале их знакомства, Жильбер бы и не заметил, но сейчас он стал немного понимать Мэя: когда ему правда радостно, а когда – нервно, и в данный момент явно было второе. Это проявляется во всем: в том, как тот быстро говорит, в том, как пару раз он чуть не спотыкается, пока носится между лавками, в том, что он цепляется рукавом за край стола и переворачивает его на себя, в том, что он часто отвечает невпопад, и в том, что хмурится.

И, конечно, в том, что мастерски избегает вопросов про случившееся.

– Все нормально же, – Мэй сверкает глазами. – Завтра можем возвращаться.

– Точно? – подозрительно спрашивает Жильбер. Мэй пьет уже третий кувшин с вином и хотя похож на пьяного, говорит еще быстрее, хотя, казалось бы, как это возможно.

– Конечно! – Мэй снова взмахивает своим рукавом, чуть не сносит этот самый кувшин и обворожительно улыбается.

– Тогда почему ты выглядишь так, будто сейчас разревешься?

Мэй удивленно хлопает глазами. Причем удивлен он явно совершенно искренне – Жильбер никогда не видел у него такого выражения лица: широко раскрытые глаза, высоко поднятые брови, приоткрытый рот, – поэтому не удерживается от улыбки.

– Я никогда не плачу.

– Но что-то тебя беспокоит.

– Переживаю за дракона.

– А не за девушку?

– Нет, в данном случае переживать нужно именно за него.

Мэй смотрит на него: пристально, печально, и Жильбер, всмотревшись, осознает, что в его глазах горем стоит синева, собирается волнами на ресницах. Неужели он знал этого дракона? А почему так уверен, что тот может пострадать?

– Как его зовут? – спрашивает Жильбер, на что Мэй только хмыкает.

– Ао Гуан.

Несколько минут они сидят в тишине, только Мэй плещет в чашке вино.

– Думаю, он скоро должен умереть, – шепчет Мэй. – И я так не хочу, чтобы это происходило.

– Тогда почему ты не спасешь его?

Мэй вдруг начинает смеяться, и свет от свечи падает на его лицо, криво отрезая ломтями тени у щек и губ.

– Он сказал, что правда влюбился в эту девчонку. Представляешь, как смешно! Жить тысячи лет, чтобы потом умереть из-за обычного человека, – и поднимает внимательный, печальный взгляд на Жильбера.

– Ты не веришь в любовь?

– Я не верю, что ради нее есть смысл хоть чем-то жертвовать. Другой человек всегда может уйти, а ты у себя будешь всегда.

– Девушки в Китае могут подавать на развод? – удивляется Жильбер, от чего смех Мэя становится еще более жестоким.

– Ты веришь в то, что волшебные существа живут по законам человеческого мира? – Жильбер пытается отодвинуться, наступает на волосы Мэя, и тот недовольно морщится. – Как бык в фарфоровой лавке.

Эти слова неприятно ударяют в голову и прокатываются болью по шее. Некстати вспомнились карикатуры – бык, несущийся на лавку китайского фарфора, «Порт- Артур – зарезервировано для России», Цзяочжоу – для Германии, а для Франции – Даляньвань; довольный седой мужчина и смеющаяся японка с вездесущей Фудзиямой за спиной, что-то по-американски саркастичное про торговлю Англии с Китаем: ему показывала Вирджиния, тогда, давно, кажется, что в прошлой жизни[34].

«Ван Фан[35] был бы не очень-то рад, если бы Джон Булль[36] напросился к нему на чашку чаю; это все равно что бык в китайской лавке, и даже хуже!» Вот и он сейчас, казалось, бил фарфор, резался об острые края, смотрел, как кровь капает на горы, реки и дороги, но уходить не желал.

– Прости.

Мэй качает головой – от этого одна из слез начинает ползти по щекам и закатывается куда-то ему за шиворот.

– Нет, все нормально. В конце концов даже бессмертные однажды умрут. Все мы бессильны перед этой древней, злой землей.

Или, может быть, он все же пьян, раз начал так рассуждать.

– А много таких – владык морей и рек?

У Вэй пожимает плечами.

– Раньше было много: у каждого моря, Ао Цин у Южного, у других не помню, если честно, – он смущенно улыбается, – так давно это было. У Хуанхэ – Хэ-бо, у Янцзы – Гуан Юань, у реки Хань была замечательная хранительница Хэ Гу, мы раньше с ней так часто запускали фонарики по ее течению, а сейчас не знаю, жива ли она. Не чувствую. А потом и Хуанхэ сменила русло[37], когда восстание началось, и… Совсем тяжело стало.

– Что ты планируешь делать дальше?

– Дождусь, когда Ао Гуан тоже умрет.

Жильбер задается вопросом о том, как Мэй это поймет, еще около дня: сначала Мэй долго спит, точнее, скорее крутится на кровати, спихивая на пол все одеяла и подушки, потом ходит по лавкам, выбирая леденцы с каким-то особенным вкусом, потом заставляет самого Жильбера плести ему косы, потом – ворует на постоялом дворе цитру и играет, сидя на крыше. А вечером случается