Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

папкам, которые доктор Рейвен успел передать мне, присоединилась еще одна, содержащая целую кипу бумаг, исписанных от руки. Очевидно, это касалось той самой Истории. Четвертая папка хранила материалы, которые составляют заключительную часть настоящей работы. Страницы даже не были пронумерованы, но именно они послужили материалом для предпоследней части, которой предстояло стать моей собственной компиляцией. Похоже, доктор Рейвен записывал свои впечатления от книги сновидений как мог, до того, как память о приснившемся истончалась, и, поскольку он намеревался переписать все это сам, то не особенно заботился о восприятии потенциального читателя. Материал предназначался исключительно для собственного его пользования. Скорее, это можно было назвать неким ассорти из фактов и измышлений, приготовленным на скорую руку. Этакая игра ума для избранных. Пунктуация обозначалась пробелами. Нередко под одним словом подразумевалось целое предложение или даже абзац. Примерно треть материала уже была представлена в виде рукописей и печатных страниц в папках. Это был мой Розеттский камень. Если бы не эти указания, не думаю, что мне удалось бы расшифровать остальное. Как бы то ни было, я обнаружил, что никак невозможно составить плавное повествование, целиком состоящее из фрагментов с четкими вступительными и заключительными положениями. Некоторые отрывки выходили довольно ясными, а затем приходили путаница и расплывчатость. Я переписал все, что мог, и заполнил пробелы там, где они показались мне совершенно безнадежными. Мне хотелось бы думать, что в целом я составил более или менее внятный рассказ о ходе событий во времена противостояния и изменений в Мировом правительстве между 1980 и 2059 годами, когда так называемая Воздушная диктатура по всему миру уступила место Современному государству. К моменту публикации Истории оно все еще должно процветать – там, в будущем. Читатель найдет в Книге обширные пробелы, вернее, значительные сокращения, но ни одно из них не оставляет сомнений в основных чертах того, как консолидировался мир.

А теперь позвольте мне сказать еще несколько слов о реальной ценности этого странного «Плана будущего».

Определенно, некоторые соображения противоречат идее о том, что История – всего лишь плод воображения блестящего публициста. Я выставлю эти заметки перед читателем, но не стану оказывать на него давление. Со временем История получила несколько очевидных подтверждений. Последняя часть записок датируется двадцатым сентября 1930 года, все остальное написано еще раньше. И, тем не менее, текст прямо намекает на смерть Ивара Крюгера и на похищение ребенка Линдберга весной 1932 года, на полеты Моллисона в том же году, на обсуждение долга Америке в декабре 1932-го. Что касается 1933-го, то предсказаны и приход к власти Гитлера в Германии, и вторжение Японии в Китай, и победа Франклина Делано Рузвельта на президентских выборах в США, и лондонская Всемирная экономическая конференция. Эти ожидания мне сложно объяснить. Не думаю, что они обладают некой природой, которая позволяла бы их предсказать. Это не те события, какие можно вывести из какой-либо предыдущей ситуации. Откуда Рейвен мог о них знать в 1930 году?

Еще меня беспокоит другая мысль, которая, вероятно, в гораздо меньшей степени будет беспокоить читателя, – это тот непреложный факт, что у доктора Рейвена не было никаких причин меня мистифицировать. Ни на земле, ни на небесах не существовало ничего, что могло бы сподвигнуть его солгать мне о том, каким образом этот материал попал к нему или с какого-такого источника он его переписал.

С учетом этих соображений, думаю, всякий согласился бы, что написание Истории доктор Рейвен преднамеренно избрал в качестве выхода своей творческой энергии. Согласился бы и с тем, что это действительно художественное произведение покойного сотрудника Женевского секретариата с необычайными возможностями для формирования суждений о тенденции развития тех или иных событий. Или, иначе говоря, пророчество, провозглашенное в квазивдохновенном настроении. В стиле, в котором написана История, узнается неповторимый язык доктора Рейвена. Но помимо этого встречаются в тексте разные слова, появления которых разумно было бы ожидать через сто семьдесят с лишним лет. С другой стороны, проявленное отношение противоречит публичным высказываниям доктора Рейвена. Сама идиома высказанной мысли явно ему не принадлежит, каким бы ни было ее выражение. Либо некое видение превзошло истинные убеждения доктора, либо что-то оказало подавляющее действие, вырвавшись на поверхность. Так какой же она будет, эта История?

Должен признаться, что в первые дни работы, когда во мне еще теплилась догадка, что речь идет всего лишь об умозрительной разминке, у меня возникло искушение дополнить текст доктора Рейвена подробными комментариями. Меня обуяло игривое настроение. В результате эта вздорная идея отняла у меня несколько месяцев, а сами мои заметки стали значительно толще его Истории. Когда я их пересмотрел, то пришел к выводу, что многие из них весьма суетливы и навязчивы, и буквально единичные, вероятно, смогут быть полезными умному и хорошо информированному современному читателю. Чем больше привлекала доктора эта книга, тем больше, вероятно, он делал пометок для себя самого. И чем меньше он ценил те или иные фрагменты, тем меньше склонялся к тому, чтобы придавать какую-либо ценность массе попутных разъяснений. Мои комментарии могли бы оказаться такими же раздражающими, как карандашные пометки, которые нет-нет да и находишь в книгах публичных библиотек. Даже окажись История просто сборником домыслов, все равно это стало бы неслыханной дерзостью. Если бы в этом сказалось что-то большее, чем спекуляция, дополнения и в этом случае следовало бы воспринимать не иначе, как дерзкие выпады. В конце концов, все накопленные посторонние измышления я выбросил.

И все-таки мне пришлось привести главы в порядок. Вмешательство было неизбежно, и здесь я бы настоял на том, что оно должно остаться. Мне действительно пришлось мучительно расставлять и переставлять местами заметки доктора, поскольку они, вероятно, прочитывались и записывались в ненадлежащем хронологическом порядке. Возникла необходимость как-то сглаживать переходы между отдельными событиями. Позднее я надеюсь опубликовать специальное издание заметок доктора Рейвена в том первоначальном виде, в каком он их оставил.

А начнем мы здесь с того, что, вероятно, является самым началом Книги, хотя на самом деле это отнюдь не первая страница в переданных мне папках. Ход мирских событий освещается здесь очень удобно для читателя, свежим и чрезвычайно убедительным образом. Основные факторы Великой войны анализируются под новым углом. Из этого обзора следует, что история «Эпохи разочарования», в первые годы которой мы сейчас живем, развивается довольно последовательно. Помимо этой вступительной части, повествование охватывает сто семьдесят шесть лет, с 1929 года нашей эры до конца 2105-го. Последнее событие произошло перед Новым 2106 годом; вскользь упоминается о реконструкции «скелетов» знаменитых «небоскребов» Нижнего Нью-Йорка. Печать и публикация произошли, вероятно, в начале 2106 года; произошли ли – или же мне следует написать «произойдут»?

Г. У.

Часть первая

Сегодня и завтра: наступала Эпоха разочарования

Глава 1

Хронологическая заметка

В XIX и XX веках история человечества на нашей планете претерпевала смену эпох. История расширялась. История консолидировалась. Она переставала быть разношерстным клубком взаимосвязанных случаев и становилась осознанно единой. Происходило слияние расовых, социальных и политических судеб. Перед человеческим воображением открывалась картина неизведанных возможностей, которая приспосабливала под себя прежние идеи.

Первая фаза этой реорганизации непременно разрушительна. Представления о жизни и обязательствах, которые до сих пор служили и удовлетворяли даже самых энергичных и умных личностей, а также концепции, которые являлись естественно пристрастными, сектантскими и ограниченными, десятилетие за десятилетием утрачивали свою убедительность и руководящую силу. Ослабевали и исчезали. Это век растущего умственного беспокойства, навязанных убеждений, лицемерия, цинизма, самозабвения и нетерпения. То, что до сих пор являлось окончательным и непроницаемым фоном убеждения в правильности методов поведения, характерных для национальной или местной культуры каждого индивида, превращалось, если можно так выразиться, в рваную, расползающуюся по швам занавеску. За преломлением, искажением, медленным растворением традиционных завес проступили поначалу смутные и туманные намеки на тип поведения, необходимый для того единого мирового сообщества, в котором мы живем сегодня.

До тех пор, пока Хронологический институт не завершит свой нынешний пересмотр и не