Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

Появились пока еще немногочисленные, но значимые федеральные службы, которые уже обрели прочную юридическую силу во всем мире. Например, Почтовый союз. До 1914 года письменный документ передавался в руки адресата почти в каждой точке планеты. Происходило это, правда, не так быстро, как сегодня (Совет по историческим документам недавно переиздал небольшую книгу Л. С. Вульфа «Международное правительство», подготовленную для немногочисленного старого Фабианского общества в период Великой войны, где преподносится краткое описание соответствующих договоренностей – перечислены 23 важных мировых союза, занимавшихся в то время торговлей, промышленностью, финансами, связью, здравоохранением, наукой, искусством, литературой, лекарствами, борделями, преступностью, эмиграцией и иммиграцией, а также второстепенными политическими делами). Всемирное сотрудничество казалось – в особенности англоязычным народам – предвестником прямого и сравнительно плавного перехода от лоскутного политического одеяла XIX века, когда различия постепенно ослабевали, к стабильной конфедерации человечества. Мысль о грядущем Мировом государстве уже можно было кое-где отыскать, например, в стихотворении «Локсли-холл» лорда Альфреда Теннисона (издано в 1842 году). Однако не прикладывалось никаких усилий для его достижения, и, в действительности, не ощущалось ни малейшей необходимости в таких усилиях. Ожидалось, что Мировое государство возникнет само по себе вследствие воздействия неких сил, присущих развитию материи.

Эта вера в скрытую доброжелательность неконтролируемых событий являлась распространенной ошибкой, можно даже сказать, самой распространенной ошибочной идеей того времени. Это повлияло на каждую, без преувеличения, школу мышления. Точно так же последователи Маркса (до вдохновляющего прихода Ленина и большевистской реконструкции коммунизма) считали свою мечту о мировом коммунизме неизбежно реализуемой, а ученики Герберта Спенсера нашли благое Провидение в «свободной конкуренции». «Доверьтесь Эволюции», – сказал крайний социалист и крайний индивидуалист, столь же благочестиво, как христиане уповают на всемогущего Бога. Именно большевистское движение в ХХ веке вложило волю в коммунизм. Мысль как революционера, так и реакционера XIX века пропиталась самоуверенной безответственной ленью. Как заметил профессор Набин Чандра Сен, надежда в викторианский период являлась не стимулятором, а опиумом.

Мы, живущие в дисциплинированном порядке, ставшие победителями в упорной борбе, понимаем, насколько поверхностными и необоснованными были все эти обнадеживающие проявления. Великие процессы механического изобретения, какие описаны в нашем общем отчете об освобождении экспериментальной науки от дедуктивного интеллектуализма, увеличивали мощность и дальность каждой действующей материальной силы совершенно независимо от ее пригодности или непригодности для новых возможностей человечества. С одинаковой беспристрастностью эти процессы привносили в человеческие устремления как всемирное понимание, так и всемирную бойню.

Отнюдь не по вине изобретателей и исследователей созданные ими новые возможности использовались не по назначению. Это неизменно оставалось за пределами досягаемости. Еще не сформировалась общая собственная культура. Кроме того, поскольку каждый работал в своей узкой области, лучшие умы не могли нести ответственности за фрагментарность своих открытий. Биологические и особенно социальные изобретения значительно отставали от практических достижений точных наук. Применить эти изобретения на практике было делом невероятно сложным. Затрагиваемые вопросы глубоко укоренились в традициях и привычках. Новинка в какой-либо области обыкновенно встречалась в штыки, и трудно было применить ее к какому-то важному делу. На усыпанной щебнем дороге легко заменить карету и лошадей паровым двигателем и железной дорогой. Вызывая изменение, не нужно что-либо делать с каретой, лошадьми и даже с дорогой. Эти субстанции просто оставляют в покое, а железная дорога и, позднее, автомобиль аккуратно вытеснят устаревшие бытовые аксессуары. Но невозможно тем же способом создавать новые социальные институты, новые социальные, политические и производственные отношения и ожидать, что они будут мирно существовать бок о бок со старыми. Это должно стать сложной и медленной работой. Ведь речь идет не о вытеснении, а о реконструкции! Старое должно быть преобразовано в новое, ни на мгновение не переставая оставаться постоянной всеобщей заботой. Замена биологически старого на механически новое была неизбежна, и процесс этот достиг экстремума в XX веке.

Здесь может оказаться уместной патологическая аналогия. В прошлом, то есть еще до того, как всерьез начали изучать взаимосвязь развития в живых организмах, люди беспомощно и ужасающе страдали от всевозможных нарушений нормального роста, происходивших с их телами. Медицинские службы того времени, какими бы они ни были, совершенно не умели это лечить. Одно из таких патологических состояний называли «соотношением Нурми в крови»; речь шла о перепроизводстве костной ткани, как локально, так и по всему организму. Тело больного постепенно приобретало искаженные черты; несчастный превращался в неуклюжую карикатуру на себя самого – такого, каким он был прежде. Лицо приобретало грубые и карикатурно массивные черты, кости черепа чудовищно расширялись, изменялись пропорции конечностей, и мышцы отныне работали совсем по-другому. Человек выглядел гротескным, словно злой газетный шарж, становился все более выраженным калекой и, в конце концов, умирал. Некий параллелизм этому процессу можно наблюдать в отношении человеческого общества за сто лет до Великой войны. Под влиянием механических изобретений и экспериментальной физики оно достигло, если и дальше следовать нашей метафоре, гипертрофии костей, мышц и желудка без какого-либо соответствующего расширения нервных органов управления.

Задолго до Великой войны эту прогрессирующую диспропорцию стали смутно замечать многие наблюдатели. В качестве излюбленной формулы мыслителей объявлялось, что «духовное», – в те дни все еще принималось изначальное противостояние духа и материи, – не поспевает за «материальным» прогрессом. И произносилось это с видом глубочайшего морального превосходства над всем миром. То есть подразумевалось, что если бы другие люди энергично воздерживались от использования современных изобретений, чаще ходили в церковь, вступали бы в браки в более молодом возрасте, читали более «духовную» литературу, воздерживались от смешанных купаний, работали усерднее и получали более низкую зарплату, проявляли больше почтительности по отношению к авторитету и были ему во всем послушны, – вот тогда, дескать, все еще могло бы быть хорошо. Но такого рода взгляды не получали обширного признания в широкой и постоянно растущей дисгармонии социальной общности вплоть до окончания Великой войны.

Юный читатель спросит: «А где же было Центральное наблюдательное бюро? Куда смотрел профессорско-преподавательский состав и студенты? Кому, как не им, пристало регистрировать любые нарушения и составлять планы корректировки!»

Центрального наблюдательного бюро в те времена еще не существовало. И оно не появится еще целое столетие. О такой сложной организации обсуждений, расчетов, критики и прогнозов не могло быть и речи. Эти величественные города из мыслей, полные безмятежной деятельности, появились только после организации Сети архивов и библиотек при Воздушной диктатуре между 2010 и 2030 годами. Даже материнский город мысли, учреждение Всемирной энциклопедии, был основан только в 2012 году. В начале ХХ века все еще не существовало адекватной оценки экономических сил и связанных с ними социальных реакций. По всей земле разбросало лишь несколько десятков профессоров и разобщенных любителей, кто занимался принципиально важными исследованиями. Этих людей рассеяло во всех смыслах – даже связь между ними осуществлялась бессистемно. У них не было ни полномочий на поиски истины, ни адекватной статистики, ни мало-мальски значимого престижа; мало кто прислушивался к высказываниям зарождающихся провидцев.

Вполне возможно, что они и не заслуживали большего. Они только и делали, что глупо препирались и дискредитировали друг друга. Какой-нибудь гений никак не желал слушать своего соседа и, более того, намеренно подвергал его идеи неверной интерпретации. Невозможно читать социальную и экономическую литературу, созданную в этот период, не осознавая чрезвычайной отсталости мировой интеллектуальной жизни. В наши дни трудно поверить, что авторы публикаций, одновременно и утомительных, и поразительно скучных, жили в то же время, что и деятельное множество работников экспериментальной науки, которые ежедневно изменяли и дополняли знания, добиваясь новых практических триумфов. С 1812 года, когда впервые организовалось газовое освещение городов, и до начала Великой войны, когда мир создавался заново газом, паром и нефтью, а затем и стремительным развитием электротехники, когда были исследованы и нанесены на карту последние неизвестные земли, когда появилось множество доселе немыслимых элементов и соединений и сотни тысяч новых веществ, в то время, когда эпидемические заболевания сдерживались и подавлялись, в то время, когда смертность сократилась вдвое, а средняя продолжительность жизни возросла на десятки лет, социальные и политические науки оставались