Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

и сократилась свобода слова. Распространение новостей, поставка бумаги и сами новостные службы попали в руки могущественных групп, способных и желающих уничтожить новые типы периодических изданий или любые враждебно настроенные школы общественного внушения. Эти группы принялись формировать стереотипы общественного сознания.

Те же самые системы получения прибыли сыграли большую роль в сдерживании конкуренции путем подкупа и лоббирования тех политических решений, которые поддерживали защитные тарифы. Задолго до того, как мир рухнул, опыт обычного потребителя по-прежнему опровергал оптимистическую теорию о том, что свободная конкуренция – это способ бесконечного прогресса. Потребитель все еще жил в своем доме, носил одежду, пользовался бытовой техникой, путешествовал в транспорте и был досыта накормлен стандартными идеями своего времени и места обитания. По усредненным расчетам Хукер, разработанные в те времена изобретения задерживались в прошлом на четверть, а то и на полвека. Для исправления всего этого имелись доступные и обильные средства, но их использование сдерживалось существовавшими системами взимания арендной платы и получения прибыли.

Модернизация отставала, значительно повышая производство в результате выбраковки тех огромных масс обездоленных безработных, которые начали появляться почти повсеместно, подобно гнойным выделениям больного организма. ХХ век перешел в третье десятилетие.

Глава 6

Парадокс перепроизводства и его отношение к войне

Этот так называемый «парадокс перепроизводства», широко фигурировавший в расплывчатых дискуссиях «послевоенного» периода, объяснялся очень просто. Точно так же, как неизбежным завершением процесса свободной конкуренции являлась консолидация успешных конкурентов и аресты предприятий, так неизбежным завершением поиска прибыли в производстве являлось устойчивое сокращение затрат за счет повышения эффективности, что, в свою очередь, неизбежно приводило к неуклонному снижению занятости по отношению к выпуску продукции. Этот вывод лежит на поверхности, поэтому нам кажется почти невероятным, что нашим предкам не удавалось доходить до него собственным умом. Столь же неизбежным являлось то, что эти необходимые сокращения предприятий и занятости приводили к увеличению доли безработных. Географическая экспансия и повышение уровня жизни как среди занятых, так и среди имущих классов, наряду со стимулирующим эффектом постоянного притока золота, в течение полувека маскировали и сдерживали вытеснение все большего количества остальных из общей экономической жизни. Вместе с тем происходили колебания, «циклы торговли», как их тогда называли, когда оборудование угрожало остановиться с тем, чтобы затем возобновить работу. Но к началу ХХ века тот факт, что метод управления человеческими делами, как открытое соревнование за прибыль, по своей природе являлся завершающим методом, привлекал к себе внимание даже тех, кто извлекал из существующего положения дел наибольшую выгоду. Тем не менее, перспективой образования экономического тупика пренебрегали вне зависимости от осведомленности в вопросах марксистского анализа.

Теперь мы знаем, что главная задача мирового управления состоит в том, чтобы остановить вытеснение людей из активной экономической жизни путем постоянного расширения новых коллективных предприятий, но в то время такие идеи еще не озвучивались. Простые люди, более мудрые в своих инстинктах, чем политические экономисты в своем закосневшем интеллектуализме, были склонны одобрять расточительство, потому что деньги «циркулировали», а рабочие «находили работу». Читатель не сможет понять мировую терпимость к растущему вооружению и военным приготовлениям в этот период, если только не осознает насущную потребность, присущую системе, в невозвратных государственных расходах. Сэкономленная энергия где-то должна была найти выход. Мир частных финансов не потерпел бы большого переселения, крупных образовательных и социально конструктивных предприятий со стороны относительно слабых правительств того времени. Все это должно было позволить в максимальной степени накопить прибыль. Постоянно растущая продуктивность нашла свое выражение в древних традициях ведения войны, которая теперь допускала отток значительной части мужского населения. Теперь можно было оставить место работы на год или даже более среди огромного скопления фортов, линкоров, орудий, подводных лодок, взрывчатки, казарм и тому подобного, что до сих пор не оставляет нас равнодушными. Без этого ракового роста армий и флотов парадокс перепроизводства, скрытый в конкурентном частном предпринимательстве, вероятно, проявился бы в подавляющей массе безработицы еще до конца XIX века. Тогда, возможно, произошла бы социальная революция.

Милитаризм, однако, смягчил революционное напряжение, предоставив широкие прибыльные каналы для отходов. Это, в свою очередь, усилило социальные репрессии. Средства уничтожения накапливались в масштабах, которые почти не отставали от увеличения потенциального богатства человечества. Следовательно, постепенное порабощение человеческого рода военной тиранией являлось неотъемлемой частью свободной конкуренции за достижение прибыли. Последняя система обусловила и породила предыдущую. Одна нуждалась в другой ради достижения балласта – необходим был выброс к разрушению и смерти всякий раз, когда система начинала тонуть. Милитаристская фаза начала ХХ века и парадокс перепроизводства являются взаимосвязанными аспектами одной и той же реальности; реальности бесплановой гипертрофии социального тела.

Интересно отметить, как это болезненное накопление энергии в воинственности и ее неспособность найти выход в других направлениях становились все более и более очевидными на физиономии мира по мере продвижения ХХ века. Человеческие собрания заполнились мундирами. Эти замечательные альбомы с цветными картинками, так называемыми «историческими сценами» в сотне томов, которые в настоящее время размещены во всех наших школах и выставочных залах и бесплатно поставляются в каждый дом, где есть дети, отлично демонстрируют появление, преобладание и исчезновение военных забот в повседневной жизни наших предков. Все это – репродукции реальных картин, гравюр или фотографий либо, как в случае с более ранними томами, сложная реконструкция более реалистичных методов нашего времени в доступных иллюстрациях. Военные операции привлекали художников во все времена, и существует множество изображений битвы всех эпох, от маленького поединка на поле для крикета в Средние века до сражений на сто миль в последнюю Великую войну. Но наш интерес сосредоточен не на сражениях, а в общих чертах общественной жизни. Даже в раздираемом войнами XVII веке общий поток жизни продолжался без какой-либо явной военной службы. Война представляла собой особое занятие. Во время гражданской войны в Англии (1649–1660), и у нас есть тому свидетельства, люди занимались соколиной охотой в пределах слышимости выстрелов на поле брани. События романов Джейн Остин (Англия, 1775–1817) протекали плавно, без малейшего отголоска сухопутных и морских военных кампаний. Гете в Веймаре (немецкий литературный «Великий человек» в период «Великого человека» в европейской литературе, 1749–1832) нимало не беспокоился о поставках древесины и продовольствия для немецких войск перед битвой при Йене. Более того, он оказался рад встрече со своим «врагом-иностранцем» Наполеоном среди изысканного общества во время этой кампании.

Мы редко видели монархов XVIII века изображаемыми в военном обличье; мода цеплялась, скорее, на мантии и величие, нежели на шпоры и перья короля-воина Бантама. Беспрецедентная горячность наполеоновской авантюры заполонила европейскую общественную жизнь униформой, заразила женскую моду и даже заставила изнеженных пухлых полководцев с золотыми кружевами и обнаженными саблями неуверенно вышагивать во главе своих подразделений. С приходом на престол «одомашненных монархов», таких, как Луи Филипп во Франции или Виктория в Великобритании, произошло временное возвращение к гражданской одежде. Эти правители ознаменовали краткую реакцию на наполеоновскую моду. Но с середины XIX века престиж солдата возобновил свое продвижение по миру, и военная форма вновь распространилась. Флагов в городах стало заметно больше, а всевозможные «дни флага» усеяли календарь. После 1870 года толпу, в которой не было бы солдата, невозможно было увидеть на картинах.

Великая война значительно усилила военный элемент среди уличного населения не только в Европе, но и в Америке. В то время в различные вспомогательные отряды зачисляли женщин, и они гордо шествовали по миру в будоражащих воображение солдатских нарядах. В Соединенных Штатах, за исключением разве что столицы или когда в стране проходил парад ветеранов гражданской войны, солдат в форме являлся редчайшей птицей. Да и чувствовал он себя среди прочих людей странно и неуютно. Он оскорбил бы восприимчивость сознательно освобожденного народа. Великая война все это изменила. После войны Германию разоружили, но нацистское движение восстановило свободу немца носить то, что он считает нужным. Между Англо-бурской (1899–1901) и Великой войнами модель полувоенных-полугражданских организаций распространилась по всему миру благодаря движению бойскаутов.

О нацистском движении, итальянских фашистах и Польском