Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

ко всему окружающему, подобный вечно юному любопытству шустрого терьера. Все эти деятели на склоне лет принялись яростно писать, и никакое проклятие не могло бы обрушиться на них с той же страстной силой. Взрослые… и все же недостаточно развитые люди – в сущности, такие же взрослые, как престарелые шимпанзе. Они ни при каких обстоятельствах не могли претендовать на такую же пользу для школьника, какую принес Черчилль. В их морщинистых подлостях и уродливой зависти, в грубом энтузиазме, искренней кровожадности и ненависти присутствовал настоящий ужас. Большинство их взаимных обвинений слишком непонятны, чтобы представлять сейчас хоть малейший интерес. Злоба и болтовня остаются злобой и болтовней, даже если пропитаны кровью. Самый доступный образец для современного читателя – это жизнь и дневники фельдмаршала Генри Уилсона, худощавого неприглядного человека, обладавшего бесконечной энергией и гигантским тщеславием. Именно он привел к катастрофе. Его историю легко найти в последнем издании серии «Исторические документы», богато иллюстрированном и обильно снабженном комментариями. С ним связаны блестяще презрительные замечания современника Уилсона, сэра Эндрю Макфейла и более научный анализ Стивена Фрейдхайма, говорящего об Уилсоне как о высшем типе «солдатского ума».

Для более мрачных реалий войны существует обширная и унылая литература. За последние пятнадцать лет Историческое бюро собрало для потомков изображения войны, сделанные с помощью ручки, карандаша или фотоаппарата. Каждый должен увидеть эти странные и невероятные примеры выносливости, бессердечности, преданности и безумного мужества, чтобы понять, на какие крайности толкают человека суровые силы социального принуждения.

Что касается ранних томов, то они в основном посвящены психологии более чем наполовину цивилизованных граждан Атлантических и североевропейских государств, внезапно сброшенных в пучину разрушения. На первом этапе мы видим ликующие толпы, запрудившие улицы столичных городов, потоки молодежи, которая возвращается с работы, чтобы «присоединиться»; и все это происходит на фоне лишенной воображения свирепости и героизма. Затем начались первые боевые контакты, деревни охватило пламя, раздалась пальба по зевакам, потому что их принимали за шпионов или партизан, пришло осознание ужаса и накатили мощные волны страха, завоеватели вторглись, а местные жители под их натиском стали уходить, и толпы беженцев, бредущих неизвестно куда, заполонили дороги. Грохот винтовок, пулеметов и орудий и бодрая предприимчивость наступающих армий перешли в фазу поражающего всякое воображение насилия и лишений. Новая война была совершенно не похожа ни на одну из предыдущих. Французы на своем восточном фронте пошли в атаку с огромной силой, в яркой униформе, вдохновленные «Марсельезой». Их перебили. За три недели потери составили треть миллиона человек. Немцы численностью более миллиона человек хлынули через Бельгию. Их остановили, ошеломив, почти что у самого Парижа. На фотографиях изображен очаровательный как детская улыбка пейзаж восточной Бельгии, Франции и Восточной Пруссии в июле 1914 года, и та же сельская местность пару месяцев спустя – разорванная, избитая, изрытая траншеями, оскверненная окровавленными телами, сотрясаемая стонами бесчисленных грязных, голодных, изможденных, измученных невыносимой жестокостью человеческих существ.

По полосам соприкосновения противников распространялись боль и смятение. «Зоны боевых действий» простирались от Северного моря до Альп и по всей Восточной Европе. Огромные территории, где каждый дом обратился в руины, каждое дерево – в расщепленный ствол, где миллионы людей, скорчившись, перемещались по траншеям, как крысы, а разорванные снарядами мертвецы лежали непогребенными. Днем и ночью избыточная энергия спекулятивной экономической системы, лишенная какого бы то ни было выхода из-за предубеждений и жестких исторических традиций, комкалась под градом снарядов и при непрерывном уничтожении человеческих жизней.

Доселе не испытанное новое оружие войну расширяло и усиливало. Аэроплан и примитивный дирижабль могли проникать глубоко во вражеский тыл и атаковать гражданское население в городах. Мы видели, как бомбы разносят в клочья городские постройки того времени, обращая в прах и прикованных к постели стариков, и беспомощных младенцев в колыбелях. Мы видели охваченные паникой толпы, ищущие укрытия в подвалах и тоннелях. На ранних стадиях воздушной войны использовались только взрывчатые вещества, но затем появились усовершенствованные газовые бомбы. Для тех, кто не участвовал в боевых действиях и жил в тылу, помимо взрывов авиационных бомб, пламени и разрушений, добавилось мучительное удушье.

Очень интересной новинкой Великой войны была подводная лодка. Сначала ее использовали против боевых кораблей, а затем обратили против любых морских судов. У нас имеется яркое описание того, как «Лузитанию» атаковали без предупреждения и потопили. Утонули 1198 мужчин, женщин и детей. По меркам того времени это был великолепный и роскошный корабль. Тогдашние писатели нашли в случившемся зловещую символику. Свет, комфорт и уверенность погрузились в ночную пучину отчаяния и безнадежности. Многим тогда казалось, что все достижения цивилизации образца XIX века отправились на дно вслед за «Лузитанией».

Служба на ранних подводных лодках изматывала людей до предела. Субмарина являлась продуктом войны, и ей были присущи все недостатки изобретений, едва-едва претворенных «из чертежа в сталь». Внутри не было ничего от безопасности и комфорта больших подводных барж, которые сегодня используются для обслуживания шахт на дне Средиземного моря и Атлантического океана. С прекрасно отрегулированными системами давления и неограниченной глубиной погружения эти современные машины, скорее, способны ввести в заблуждение, нежели просветить нас относительно возможностей примитивных подводных лодок Великой войны. Подумать только, они не могли погружаться глубже ста метров; ниже под давлением водной массы пластины прогибались и стыки между ними начинали протекать. Соленая морская вода могла повлиять на аккумуляторы, откуда выделился бы газообразный хлор и неизбежно отравил членов экипажа. Ниже ста пятидесяти метров эти хрупкие машины разрушались полностью. Воздух при погружении быстро загрязнялся, несмотря на наличие сжатого кислорода. Постоянная конденсация выдыхаемой влаги приводила к большому дискомфорту. Под водой можно было двигаться не более двух суток за счет энергии электрических батарей, но затем нужно было обязательно всплывать на поверхность и несколько часов заряжать эти батареи за счет работы двигателей внутреннего сгорания. Вооружившись стрелковым оружием, минами, бомбами и торпедами, подводники намеревались преследовать и уничтожать надводные корабли противника.

Это была трудная и невероятно опасная задача. В морской глубине подводники были невидимы, но и слепы. Под самой поверхностью они имели очень ограниченный обзор за счет перископа. На поверхности же у них имелась возможность видеть все вокруг, но теперь они сами легко обнаруживались с надводных кораблей. По этой причине экипажи сомнительно грозных и нелепо хрупких устройств в условиях крайнего дискомфорта и нехватки воздуха в погруженном состоянии подкрадывались к своим жертвам фактически на ощупь, а чтобы убедиться в поражении цели, приходилось всплывать и подвергать субмарину огромному риску попасть под убийственный ответный огонь. Стальная шкура у этих уязвимых монстров была очень тонкой; подлодку обычно уничтожали одним-единственным точным попаданием из орудия. Часто при погружении она невольно выдавала свое местонахождение пузырьками газа и утечками нефти.

Несмотря на многочисленные сложности, подводные лодки доказали, что являются очень эффективным оружием, особенно в руках центральноевропейских держав. Подводники утопили великое множество кораблей и убили десятки тысяч человек. Постепенно методы противодействия этому зловещему оружию улучшились. За субмаринами стали охотиться целые флотилии, а также боевые корабли класса «Q», замаскированные под гражданские суда. Подлодку выманивали на поверхность, а затем опускали фальшборт и открывали огонь, поэтому вскоре субмарины перестали бросать вызов даже тем судам, которые выглядели совершенно безобидными. На возможных путях следования подводных лодок выставлялись мины, а поперек гаваней и каналов устанавливались противоторпедные сети. За подводными хищниками следили с самолетов и дирижаблей; при обнаружении передавали сигнал эсминцам, которые быстро устремлялись к добыче. Для более эффективного обнаружения стали использовать хитроумные средства прослушивания. По субмаринам стреляли с поверхности, таранили их, преследовали «глубинными бомбами», которые деформировали обшивку и приводили к затоплению лодки, даже если взрыв происходил на расстоянии в десятки метров.

Такими, вкратце, являлись условия ведения подводной войны в 1917–18 годах. До окончания боевых действий находились те, кто уничтожал и топил, и соответственно за ними самими охотились, уничтожали и топили. Строительство и выпуск подводных лодок никогда не прекращались. Люди погружались в холодное заточение, в вечную тревогу о мине или таране, в дрожащую угрозу далекой глубинной бомбы, в разумную вероятность мучительной смерти, от которой не спасет никакая человеческая помощь. Немногие субмарины возвращались в свои