Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

гавани с десяток раз; куда больше уходили в свое первое плавание и исчезали навсегда. Одни только немцы потеряли двести подлодок; каждая потеря – это боль, трагедия, страдание и отчаяние. Ближе к концу противники заявили, что экипажи теряют боевой дух. Все чаще происходили случаи, когда экипаж неповрежденной субмарины сдавался в плен, считая себя загнанным в угол. Молодые командиры демонстрировали растущую тенденцию возвращаться в порт для незначительного ремонта или даже вообще под самым смехотворным предлогом. Но в целом невообразимая героическая покорность нашего вида оставалась прежней; люди продолжали служить. Немцы предоставили особенно обильную часть плоти на этот особенный алтарь. Послушные и дисциплинированные, они отдали честь и понесли свою ношу вниз по лестнице в этот мягко покачивающийся неуклюжий механизм убийства, которому было суждено стать их общим гробом.

Послушание приводит нас к одному из самых фундаментальных уроков, какие преподала человечеству Великая война: осознание даже самых очевидных новых условий пробивается чрезвычайно медленно сквозь пелену привычного принятия. Миллионы человеческих существ с открытыми глазами пошли на рабство, издевательства, лишения, страдания и резню, безропотно и даже с какой-то фаталистической гордостью. Повинуясь диктату самых слепых предрассудков и самых бессмысленных привязанностей, они делали все возможное, чтобы убивать людей, по отношению к которым у них не было никаких обид. Этих людей самих, в свою очередь, доблестно убивали, сражаясь до последнего. Тома «картин войны» пугают наше воображение колоссальными масштабами массовых убийств. После того, как французы понесли в начале войны огромные потери, а русские – в битвах при Танненберге и на Мазурских озерах, вскоре наступила тупиковая ситуация, прозванная периодом окопной войны. Потери на Западном фронте сократились. Боевые действия свелись к артиллерийским дуэлям, перестрелкам из пулеметов и винтовок и мелким рейдам, которые сопровождались ожесточенными рукопашными схватками. На Востоке у русских заканчивались боеприпасы. Тем не менее, русские удерживали свои окопы только благодаря великому человеческому мученичеству. К концу 1914 года Россия потеряла более миллиона своих солдат, но оставшиеся в живых все же продолжали подчиняться приказам. В отдаленных от Европы регионах проходили мелкие военные кампании. Среди «картин войны» имеется ужасающий рассказ о страданиях нескольких тысяч простых британских солдат, попавших в плен к туркам в Куте на территории Месопотамии (при этом генералы и другие офицеры, повинные в сдаче, чувствовали себя в плену более чем комфортно; им даже было позволено развлекаться). В последующих отчетах почему-то отсутствует то негодование, которое выражали британские солдаты.

В 1916 и 1917 годах во Франции англичане и французы периодически возобновляли широкомасштабные военные действия. Недавно обученные британские подразделения наступали сомкнутым строем. Генералы, которые выстраивали подчиненных в такие порядки, не могли не знать, какая участь солдат ожидает. Если, конечно, не считать их полнейшими имбецилами. Если же они не были слабоумными, то, значит, преступно не желали учиться и оставались слепы душой к страданиям и утратам. Менталитет этих людей все еще остается предметом обсуждения. Бедные мальчики, которыми они командовали, шли вперед плечом к плечу, волна за волной, а шрапнель и пулеметные очереди рвали их на части. В батальонах, где численность обычно составляла шестьсот-семьсот бойцов, сквозь заградительный огонь прорывалась едва ли сотня. После яростной рукопашной схватки с применением штыков солдаты попадали в немецкие окопы, где и сдавались в плен. Небольшие изолированные группы в воронках от снарядов удерживали захваченные позиции в течение нескольких дней. Так погиб цвет целого молодого поколения, собранный из сотен тысяч фамилий, более или менее любимых и образованных. Этот цвет – цветок – нежный василек завербовали, обучили и бросили на поля сражений только лишь затем, чтобы он в итоге превратился в гниющую мясную груду, пожираемую крысами. На протяжении многих месяцев, как показывают фотографии, солдаты стройными рядами продолжали продвигаться вперед; они поднимались и падали, и снова поднимались, чтобы броситься в атаку. При ближайшем рассмотрении все это выглядело не более чем испорченностью. Костлявые руки, безглазые глазницы, разлагающиеся лица.

Британский главнокомандующий в своих депешах не преминул превознести мужество своих потерянных батальонов и выставить эту чудовищную трагедию величайшей победой. В ходе июльского наступления было завоевано несколько миль бесполезной земли и взято в плен с десяток немецких солдат. В плен к немцам попало вдвое больше британцев, но в депешах об этом упоминать не стали.

Ужасающая природа этой невиданной катастрофы наружу просачивалась очень медленно. Британская цензура действовала весьма эффективно, и генералы, больше ни на что не способные, лгали великолепно. Ла-Манш позволял легко скрывать неудобные события от британской общественности. На британские войска это производило особенное впечатление. У солдат появлялось ощущение, будто они находятся в другом мире, весьма отличном от «дома», в мире войны, где жестокость и множество других ужасных вещей становятся нормой. В самом деле, эта чудовищная бойня была задумана и проведена не просто без бунтарских настроений, но даже без едва слышного ропота со стороны родителей, родственников, друзей и выживших товарищей. Сонмы жертв, павших понапрасну, так и не вызвали у народа желание роптать.

Командующие русскими армиями в Австрии, Армении и других странах объявляли о столь же дорогостоящих и героических победах, а немцы и австрийцы допускали в своих заявлениях самые немыслимые противоречия. Там тоже проигрывали достаточно чудовищно, хотя и в меньших пропорциях, чем их противники. В следующем году (1917) послушные, как всегда, англичане с немного улучшенной тактикой снова приступили к крупным наступательным операциям.

Но теперь во французских войсках проявилось движение пробуждающегося разума. Французские солдаты находились среди знакомых вещей, ближе к своим домам и в меньшей степени отрезаны были от подрывного влияния, чем англичане. Генерал Робер Нивель, в то время главнокомандующий французской армией, провел то, что Черчилль назвал «экспериментом», в результате которого погибло в общей сложности около двух тысяч человек. Речь шла о продвижении плотных масс пехоты по открытой местности под интенсивным огнем. Через час, как рассказал лейтенант Ибарнегарай (во время дебатов во Французской палате, июнь 1917), все они превратились в «сумасшедшую толпу», где утратился всякий порядок и стерлись отличия по званиям. Раненых было чуть менее 15 000, то есть в семь раз больше, чем убитых. Большинству пострадавших в течение трех дней не уделялось должного внимания. Это приводило к гангрене, ампутациям и тысячам смертей, которых можно было избежать. А потом пришло понимание, что и человеческому терпению рано или поздно наступает предел. Французская дивизия, которой приказали продолжать эту бессмысленную жертвенность, отказалась идти в бой. Черчилль сказал, что это «глубоко обеспокоило», доставило боль и привело в уныние каждого разумного сторонника войны. Это конкретное подразделение уговорили передумать. По словам Черчилля, в дальнейшем оно наравне с остальными участвовало в боевых действиях, но сам дух его сопротивления начал распространяться вокруг.

Следующим признаком пробуждающейся вменяемости стал крах гротескного русского самодержавия. Мы уже говорили об умственном и моральном упадке царизма в нашем общем исследовании вырождения монархии. Глубоко прогнившее правительство рухнуло в одночасье. Обширнейшую страну охватил хаос. В течение нескольких месяцев призрачные имитации западных революционеров, вдохновленные воспоминаниями о Французской революции и легендами о британской парламентской мудрости, оккупировали столицу. И все это происходило на фоне скопившегося за долгие месяцы категорического нежелания русского народа вести братоубийственную войну дальше. Тем не менее, первое республиканское правительство во главе с Александром Керенским, красноречивым политиком, имевшим юридическое образование, оказалось неспособным ни вести войну, ни положить ей конец. Стал распространяться приглушенный призыв к «миру путем переговоров» во всех воюющих странах. Это был крик, который не смогли заглушить ни самые строгие репрессии, ни самое тщательное сокрытие в прессе. Была предпринята попытка созвать что-то вроде мирной конференции радикалов в Стокгольме, а затем в России произошла вторая революция, которая привела к власти коммунистическую организацию; и потому, что не существовало никакой другой альтернативы, а еще потому, что она ясно и уверенно обещала мир – мир на любых условиях. Русские армии растаяли по одному лишь ее сигналу; люди устремились домой. Германские военачальники на Востоке обнаружили, что окопы перед ними никто не защищает, и со всей учтивостью приветствовали русских офицеров старого режима, спасаясь от запоздалого негодования собственных