ОПЯТА (роман-зеркало для массового чтения) - Алексей Константинович Смирнов

меры, но я в них не слишком верю. Остается надеяться на многочисленных недругов, среди которых в принудительном порядке он уже ведет свой рассказ.

Всеобщее внимание отвлекал Гастрыч, и Зазора с курсантом никто не слышал.

- Почему не арестовали Гастрыча, пригрели его? - негромко спросил курсант. - С нами понятно... Но Гастрыч все же...

На что подполковник Зазор ответил загадочно:

- Революция не делается в белых перчатках... Ему даже позволили воспользоваться огнестрельным оружием.

- Революция???

- Тсссс....

ЭПИЛОГ

Суд состоялся, но при закрытых дверях, и выглядел довольно странно. Были пострадавшие, но у каждого подозреваемого имелось железное алиби.

От показаний Куккабурраса, временно помещенного в одиночную камеру, с хохотом открестились. Смеялся даже судья, не поверивший ни слову ни о грибах, ни о грибном отваре.

Защитники с прокурорами хихикали в кулаки.

Однако трупы были налицо, и приходилось учитывать, что семейству Амбигуусов, а также их соседу Гастрычу, угрожает неясная, но реальная опасность. По неслыханному и ни разу не применявшемуся в полном объеме распоряжению Спецслужбы всю их компанию взяли под программу защиты усиленного режима.

Им дали новые имена. Извлекунова хотели сделать Запихаловым, да вспомнили, что нет уж его.

Что касается младшего Амбигуууса, то ему выписали документ на имя "Сартур Гуммигаммус", а старшего нарекли, чтобы не путать, Сатурном.

- Не бойся, не сожру, - мифологически заулыбался отец.

Гастрыч стал Кастрычем. Им поменяли паспорта; их отправили в южный и достаточно беспокойный город, куда вместе с подзащитными, поначалу обвинявшимися невесть в чем, откомандировали подполковника Зазора, и если точнее - на Ставрополье. Они, набравшись опыта в операциях с декохтом, даже слегка изменили себе внешность, а младшему Амбигуусу выделили целую лабораторию. Нет нужды говорить, что туда же перебралось и агентство АУУ, куда однажды, направленный неизвестным доброжелателем, явился человек невзрачного вида. Это была вылитая копия Мувина - для придания достоверности сведениям, подобная живому паролю.

Он задержался ненадолго, они попили чаю и поболтали о том и о сем. Гуммигаммусы и Кастрыч услышали много приятного: то, например, что Хорошей Милиции становится все больше и больше, а кривая преступности вытягивается в струну, укладываясь в гроб. Севастьянычи множатся и размножаются, не сетуя на короткую жизнью. Не удержавшись, ликующе грянули:

 - Единица - вздор, единица - ноль!

Голос единицы - тоньше писка!

Кто ее услышит? Только жена!

Да и то, если не на базаре, а близко!..

Бывали и курьезы. При обыске, к примеру, в логове покойного Доли, нашли много видеопленок, за которые большому числу людей, гулявшим в лесополосе, пришлось либо сесть, либо отправиться на лечение; за особенные заслуги исключение в виде частного определения сделали только для Гастрыча. Но вышел маленький казус: впопыхах захватили и разрешенные кинопрокатом художественные фильмы известного режиссера-некрореалиста, после чего долго разбирались, где же происходили заснятые страшные дела. И выясняли степень их достоверности, потому что съемка велась как бы в документальном режиме, да впридачу любительской, старенькой кинокамерой.

- Но есть и другие, плохие новости, - сказал, наконец, посланец - чей? Зазора? неизвестного влиятельного лица. - Я бы назвал их тревожными. Возможно, вам придется на какое-то время вернуться. Эти известия передал мне один барыга, очень жадный и скупой человек по прозвищу Угостиньо Нету...

Конец первой книги

Книга Вторая

ГРОЗДЬЯ РЯБИНЫ В НЕОПАЛИМОЙ ЗЕЛЕНКЕ

...Гроздья рябины под окном

Мне не дают никак уснуть.

А.Розенбаум

 Милицианер гуляет строгий

По рации своей при том

Переговаривается он

Не знаю с кем - наверно

С Богом

И голос вправду неземной

Звучит из рации небесной:

- О ты, Милицианер прекрасный!

Будь впрям и вечно молодой

Как кипарис цветущий!

Д.Пригов

Пролог о бесноватом барыге

Угостиньо Нету получил свое прозвище за несказанную жадность. Он был судим за барыжничество, бродяжничество, сутяжничество и бодяжничество, причем в последнем случае друзья по камере дали ему совет не признаваться во всех составляющих разводителя, иначе ломился вышак с гуманной заменой на пожизненный лежак и стояк. Обитая чуть выше той плоскости, что зовется дном общества - паря и кружа над нею, - он и вправду, барыгой названный, скупал и перепродавал краденые вещи, а если где плохо лежало что-то, то и сам не задерживался приобрести в пищевую, вещевую и денежную собственность. Но закон тяготения, справедливый, как все законы, и обязательный к исполнению, упорно тянул его вниз, из придонных слоев на самую донную плоскость. И он там с удовольствием приземлялся, чавкая илом, отказываясь поделиться с нуждающимися куском, грошом и чаркой - нету! На самом же деле, конечно, было и первое, и второе, и третье: Угостиньо, ладный молодец с отменным здоровьем, нарочно переодевался в тряпье и слыл самым успешным, показательным городским юродивым. На его попрошайничество, как в цирк, возили даже интуристов: оценить специфику и самобытность добровольного церковнославянского нищенства. Угостиньо Нету старался не разочаровать зрителей. Он вываливал коричневый язык, кудахтал, приплясывал на корточках, указывая на мелочь в картузе, что лежал у него под ногами, и переступал, чуть задерживаясь на полпути, все так же на корточках, через этот картуз, будто намеревался и сам туда что-нибудь положить - например, яйцо снести или еще что, да только никак, нету. Кончилось фаберже. Седые лохматые патлы торчали слипшимися клочьями; Угостиньо выпрямлялся, похаживал вокруг картуза, из которого напевал ему тот благовест в виде звона монет, что милее истинного и праведного; он то бросался к кресту, если крест подносили, то чурался креста, отшатнувшись, если крест уносили; сдвигал накладные брови, бормотал что-то невнятное, пророческое, одновременно катастрофическое и обнадеживающее. В картуз, бывало, падала и валюта, но раз - и нету! Священнослужители, разгадав Угостиньо, неоднократно гнали его с паперти, вразумляя попутно, и нищая братия тоже его не жаловала, хотя и липла к нему в несбыточных надеждах. Нету обладал отменным слухом и всегда был в курсе последних событий; он преспокойно возвращался, иной раз даже неся свой костыль под мышкой и вовсе не пользуясь им, как пользуются все нормальные с костылями. Костыль выходил на сцену только в момент, когда Угостиньо обрушивался на тротуар, вытягивал кривые ноги и принимался стенать. Если кто-то пытался ему