Смерть во имя истины - Анна Велес

Не меньший ужас вызывало и другое. Уже дважды читал он о пророке Ионе, что предшествовал Пастуху и мостил его путь. И в обоих случаях видел он намеки, что именно Иона был истинным мессией. Неужто вера их светлая и чистая строится на страшной ошибке. Неужто тайна Мага не в неизвестном младенце, а в том, что он подстроил страшную гибель Ионы. Тогда, вдруг озарило Саймея, может младенец, о котором хлопотал Маг, был нужен ему с целью предательства. Вдруг воспитанник маитан сыграл при ионе туже роль, что презренный Еута при Пастухе, Истинном боге нашем? А Валия Глата Маг мог и обмануть, не желая посвящать его во все свои хитрости. Негоже было Наместнику знать об истинном предназначении молодого жреца. Такую тайну следовало бы хранить в веках, а разоблачение ее было равносильно клейму проклятия на всем роде Саймея. Придя к этим неутешительным выводам и передрав все устрашающие догадки, Посланник с огромным трудом заставил себя вернуться мыслями к расследованию смерти отца Иокима.

— Что ж, — сказал он, вставая и возвращая прочитанный список матери Евдокии. — Храни его в тайне, как берегла до этого.

— Ты не заберешь его? — искренне удивилась она.

— Нет, — грустно покачал головой Саймей. — Более того, я склонен доверить тебе и еще один из свитков, что вожу с собой. Он написан тем же автором и так же имеет цифру на обороте. Береги их, матушка. И если….Если вдруг возникнет опасность их обнаружения, или ты не найдешь достойной наперсницы, способной беречь тайну, уничтожь их!

— Нет! — настоятельница отшатнулась, глядя на него в ужасе. — Я не смогу предать их огню!

— Тогда перепрячь так, чтобы никто не знал о месте тайника, — настаивал Посланник.

Она смотрела на него с испугом и грустью. Потом взяла себя в руки и кивнула, протянув руку за вторым свитком.

— Я клянусь, — ровно и четко произнесла она.

— Спасибо, — тихо и почти ласково благодарил ее Саймей. — Когда же мы покончили с этим страшным делом, позволь задать тебе и еще один вопрос.

— Какой? — через силу спросила мать Евдокия.

— Остальные документы отец Иоким видел?

— Да, — она кивнула. — Не сразу. Я показывала их ему по частям. Я убрала с его глаз все, что касалось императрицы. Только о храме маитан. Другое его и не интересовало.

— А никто больше не спрашивал тебя об этом храме? — вновь спросил Посланник.

— Нет, — немного удивилась она.

— А заезжали ли к тебе другие братья из общины отца Иокима?

— Они бывали у меня, — вспомнила настоятельница. — Однажды блюститель хозяйства их общины был здесь с отцом Иокимом. Но он не задавал вопросов. Приезжал сюда и брат Беньямин, что является моим дальним родственником по матери. И брат Лукас. Последний просто заехал за отцом Иокимом, когда что-то случилось в общине.

— Что-то случилось? — тут же насторожился Посланник.

— Да, — рассеяно повторила мать Евдокия, чуть хмурясь и вспоминая. — Что-то касалось какого-то затворника…

— Может, брата Дария? — осторожно подсказал Саймей.

— Нет, — тут же отозвалась она. — Имя было длиннее. О! Конечно, как могла я забыть! Брат Эммануил! Ведь тоже имя получил Пастух, Истинный бог наш при наречении в восьмой день с рождения своего.

— Спасибо, — благожелательно поблагодарил ее Посланник. — Ты во многом помогла мне. И прости, что вынужден я свалить на твои плечи этот тяжелый груз. Я оставлю тебя теперь, чтобы дать возможность скорбеть об отце Иокиме и молиться за него.

Она отвернулась от него и плечи ее опять поникли.

— Вы считаете это грехом? — услышал Саймей ее еле слышный шепот.

— Пастух, Истинный бог наш, учил любви, — искренне ответил он. — Как я могу осуждать то, что дадено им, как великий дар.

— Дай и вам бог такого же счастья, — пожелала настоятельница, чуть обернувшись и беззастенчиво утирая слезы. — Но без рамок и запретов, что могут омрачать счастье и давать страдания. Ты же не принял сан? Ты вправе иметь жену. Я буду молиться Пастуху, Истинному богу нашему, чтобы ты нашел ту. что будет сиять в твоем сердце и согревать тебя вечно.

Смущенный и благодарный, Посланник шагнул к ней, почтительно поцеловал ее руку, а после, резко развернувшись, поспешил покинуть эти покои и не слушать ее плача.

Он шел, не оглядываясь по галерее, по тоннелю, бегом спустился по лестнице, и только в основном зале Храма замедлил шаги. Он завидовал отцу Иокиму и этой честной и сильной женщине. Он страдал от сознания, что, не желая того сам, причинил ей боль. Он был благодарен ей. И он боялся того, что узнал от нее. Теперь все эти чувства гнали его прочь от Храма Девы. От приобретенного здесь и потерянного. От воспоминания о молодой прекрасной незнакомке, которая стояла вот здесь в разноцветных лучах. Саймей сосредоточился сейчас только на досаде, что отпустил ее, что не смог удержать. Так как после прощального пожелания настоятельницы, ни о чем другом он думать не хотел. Все тайны, печали и тревоги не стоили счастья любви и горя ее потери.

Наконец, он открыл двери второго предела, шагнул к скамьям, где оставил своих мальчиков и замер в недоумении. Здесь никого не было.

Несколько мгновений он стоял неподвижно, слушая, как гулко колотится сердце у него в груди, потом заметался по пределу, ища следы присутствия мальчиков. Он заглянул обратно в молитвенный зал, ожидая увидеть там хоть кого-то из служительниц, чтобы спросить, где они. Но в зале было пусто. Как и в пределе. Наконец, Саймей выскочил на улицу, предположив, что они устали сидеть здесь и вышли смотреть город.

Сначала он ничего не увидел, так как солнце слепило глаза. Потом он начал осматриваться по сторонам. Перед Храмом Девы росли высокие кусты магнолий, с пыльной блекло зеленой листвой. В их тени стояла скамья, вырезанная из камня и украшенная каким-то цветочным орнаментом. На ней он увидел Матеуса, весело что-то рассказывающего и размахивающего руками. У самого ствола стоял и Арам, с улыбкой слушающий мальчика. С другой же стороны от них, на самом краю каменного сиденья была видна и еще одна фигура, тонкая и стройная, затянутая в талиф удивительного серо-жемчужного цвета.

Посланник замер, не в силах поверить своим глазам. Женщина, о которой он так много думал всего несколько минут назад, женщина, из-за потери которой он испытал настоящую душевную боль, была здесь с его учениками. Она повернула к ним голову и теперь что-то говорила, чуть нагнувшись к Матеусу.