Восьмой район - Алиса Аве

Корректор Кир пообещал, что я вернусь домой, надо лишь немного подождать. Я привыкла жить в Восьмом районе, человек ко всему привыкает. Тебе говорят, ты урод и должна радоваться, что вообще родилась на свет, – и ты смиряешься. Тебе говорят, отец отказался воспитывать дальше отвергнутого обществом ребенка, – и ты киваешь. Тебе говорят, надо потерпеть каких-то три месяца, – и ты терпишь. Три, потом шесть, почти год.

Корректор Кир рассказывал, что когда-то в Восьмом районе люди жили вполне счастливо. Он большой, в нем есть земля, чтобы выращивать фрукты и овощи, есть предприятия, чтобы люди работали, и все удобства в домах. Разве что сами дома обычные, без умной системы. При этом корректор обычно поправлял себя – была земля, были удобства. Я не спрашиваю, почему теперь все иначе, взрослые слишком часто отвечают на подобные расспросы «потому что».

Передо мной с соседнего стола стащили тело моей беременной тети, завернули в непроницаемую ткань. И корректор Кир не отмахнулся от моего вопроса «почему тетя умерла» коротким «потому что».

– Мы бы все выявляли внутриутробно, как простые дефекты, вроде твоего, – он осторожно провел пальцем по моему лицу, – но отчего-то терпим неудачи. Не выдерживают тела носительниц… прости, матерей. Устраивайся, Анита. Вот так, удобно?

Я тут же забыла о тете. Поделом.

Кир подключает электроды, разворачивается многорукий робот-хирург. Он высвечивает лазером каждую клетку, формирующую органы. Одновременно в моем разуме шарит другой проворный механизм, пробирающийся в мозг. Я кричу, уже и к этому привыкла – крик будто мне не принадлежит. Не привыкну лишь к ощущениям, рождающимся позже, – ненависти и гневу, на которые, по мнению папы, я не способна. Они притупляют боль ничуть не хуже обезболивающего.

Как Анита не замечала, что Кир выглядел мясником, разделывающим туши животных? На всех фото он запечатлен со спины. Лишь на паре полубоком: крылья носа запали, кончик истончился, волосы в беспорядке. Это он помечал в отчетах под фотографиями женщин и детей «утилизирован»? Или ему предоставили помощников?

Иногда с корректором приходит второй, я боюсь его. У него странное, неподвижное лицо, он почти не разговаривает, порой отдает приказы.

– Кир, попросите его уйти, – шепчу я.

– Нельзя, родная, он главный. От его решения зависит, сколько нам с тобой, – он заминается, – еще работать.

Сквозь боль и воспоминания слышу – они ругаются. Мягкий голос Кира приобретает холодные интонации, второй отвечает спокойно. В такие моменты кажется, что голос Кира теперь принадлежит этому второму – вкрадчивый, поглаживающий.

– Покажешь ей чертежи на следующей процедуре.

– Она не готова.

– Она цепляется за прошлое, покажи ей будущее.

– Неужели нет другого пути?

– Ты забыл о цели, корректор. Ты забыл о маленькой Юи.

– Юи не вернуть.

– Ты сумеешь расставить все по местам. Избавить мир от несправедливости. Ради Юи. Ради таких, как она. Не поддавайся сиюминутной жалости, корректор, и однажды ты вернешь свою дочь.

– Вы бредите…

– В следующий раз приведу интересный образчик, дело твоих рук, он возьмет тебя в небольшое путешествие, развеет сомнения.

Фото сменились. Теперь они отражали положительные результаты: ребенок поднимает в воздух стул, девочка разгадывает изображения на табличках, Кир держит их лицом к себе. На этом кадре заметно удовлетворение в приподнятых уголках губ. Мальчик стоит в центре пламени, с восторгом смотрит на Кира.

Бесплотная Анита продолжила:

– О ком вы говорили? – спрашиваю я Кира после процедуры.

Он отвечает почти сразу:

– О моей дочери.

– У вас есть дочь?

– Была.

– Простите.

– Ничего. Ты не знала.

– Вы любили ее?

– Как и любой отец.

«Нет! Не любой. Мой отец меня терпеть не мог. Он отдал меня в это жуткое место, где люди походят на зомби из глупых игр в Мираже, их любит моя сестра. Где меня режут на части и сшивают, режут и сшивают изо дня в день, при этом выдергивают из памяти самые мерзкие воспоминания», – хочу выкрикнуть я, но сдерживаюсь. Потому что из глубины за экранами выходит моя мать. Следом плетусь я, маленькая, шестилетняя, голова перевязана, я хромаю, опираясь на костыль. Мама замахивается:

– Ты знал! Знал, что ее нельзя лечить современными методами.

Я помню это. Мама тогда ударила папу, а Кэс со страху забралась под стол.

– Ты столкнул ее с лестницы. Анита все рассказала.

Папа тряс меня, как куклу, оплевал все лицо. Я ничего не понимала, кроме слов «лучше» и «свободная». Я погладила его по запястью, и тогда он толкнул меня.

– Она врет. Ты же знаешь, у них это заложено природой.

Корректор Кир смотрит во все глаза: на очертания просторного зала, разворачивающегося внутри процедурной. На Кэс, хихикающую под столом над всплывшим в Мираже мультфильмом. На отца с расплывающимся пятном кофе на рубашке и красным пятном на щеке. Корректор хватает край маминого воскресного платья, тянет. Ткань сминается в его кулаке, струится. Когда отпускает, она принимает изначальную форму – без заломов и складок. Кир садится на корточки, чтобы взглянуть на меня, а маленькая я разглядываю ступеньку лестницы на второй этаж.

– Ты видишь себя, Анита? – спрашивает корректор. – Ты красавица.

– Это всего лишь воспоминание.

– Значит, в воспоминаниях ты помнишь себя настоящую, какой была до того, как поверила словам отца и сестры. Думаю, мы нащупали твои возможности и подобрали ключ.

Мой отец не любил меня, я хотела, чтобы Кир стал мне отцом.

Папка упала на стол, закрыв погасший экран. Я оперлась о пыльную столешницу и громко произнесла:

– Я поняла. У нас с Анитой похожие способности. И обеим не повезло с родней. Но, – я прикусила язык, – какого черта? Зачем я вам?!

Мне ответил экран. Показал Аниту на платформе вроде наших обучающих, но черной и массивной. От шеи к выпуклому монитору тянулся прозрачный шланг, внутри змеились разноцветные провода. На Ковчеге считали, что самые страшные или волнительные моменты из жизни могут пробудить в нас способности. Вот откуда родилось это убеждение. Видения Аниты выводились на экраны, позади сидел Кир, болтал ногой в бордовой туфле.

– Последняя попытка на сегодня, Анита, обещаю. Мы почти нащупали.

Что-то в его позе вызывало отвращение. Так сидел Старший Стиратель, когда разглагольствовал о своем значении в становлении будущего. Я с трудом отвела от него взгляд. Анита кивнула.

– Он обманывает тебя… – тихо сказала я.

Анита в динамиках заговорила, видения подтверждали слова.

Мелкие цветы расползаются. Мамины руки ложатся на мой горячий лоб, ощупывают грудь, спину, проверяют локти, я утыкаюсь в ее платье.

– Нет, не упала… Кэс стянула мою маску. Они смеялись…

Объятия мягкие и сильные.

– Нет