Дом бурь - Йен Р. Маклауд

Дорожка к дому заросла кустами желтушки и лаванды, окна были закрыты ставнями. Клейду раньше никогда не приходило в голову, что безмолвие По Ту Сторону бывает разным, но здесь оно явно говорило о долгой заброшенности. А ворота были заперты на цепь, соединенную штуковиной, которая, как было известно Клейду, била заклинанием любого, кто пытался их открыть. Чем бы ни занимались здесь когда-то, все явно прекратилось много лет назад.

– Ты не знал, что приют закрылся?

– Мы не поддерживали связь, Клейд. Это было частью сделки… договора.

– Как удобно.

– Раньше было устроено иначе. Девушки приходили в «Альфи»…

– «Альфи»?

– Люди предпочитали так выражаться. Девушки и женщины приходили сюда, если ждали ребенка, которого, как им казалось, они не смогут вырастить. Ты и представить себе не можешь, какую трудную жизнь устраивают Потусторонние тем, у кого есть внебрачный ребенок. Как правило, детей усыновляли так называемые хорошие семьи. Всегда, как и в твоем случае, происхождение ребенка держалось в строжайшем секрете. У заведения была хорошая репутация… по крайней мере, так все считали.

– Моя мать приехала сюда, чтобы родить меня? Как ее звали?

– Я не знаю, Клейд. Весь смысл «Альфи»… был… в том, чтобы дать ребенку новую жизнь. Чтобы он начал с чистого листа. Я думаю, она была горничной в местечке под названием Инверкомб. Я не уверен. Но твой отец, безусловно, из какой-то важной гильдии.

– Они бросили меня?

– Я не знаю. Вполне возможно, оба считают тебя мертвым, если вообще знают о твоем существовании… – «”Альфи” был обителью секретов, Клейд».

– И я один из них?

«Полагаю, можно сказать и так…»

За домом простирался Бристоль, занимавший обширное углубление, затянутое смогом и потому зернистое, как газетное фото. Это было совершенно не похоже на город грез, который показывала Фэй.

– Клейд, много лет назад кое-что случилось. Между мной и одной женщиной. Вельграндмистрис. Я не должен был… мне не следовало с ней сближаться. Но так уж вышло. Клейд, я поступил неправильно. Я предал людей, которые мне доверяли и отчаянно во мне нуждались. Когда становишься Избранным, многое меняется, но сожаление остается прежним. И когда Элис Мейнелл снова пришла ко мне – к нам, в Айнфель, – я обнаружил, что по-прежнему в долгу перед ней, несмотря на все, что она со мной сотворила.

Под пристальным взглядом Сайлуса эта женщина, Элис Мейнелл, понимающе улыбнулась Клейду, и глаза ее были одновременно ярко-голубыми и бесцветными.

– Она попросила, чтобы мы усыновили тебя, Клейд. Я думаю, ты ребенок ее сына, которого звали Ральф и который болел много лет. И у нас действительно не было выбора. Избранные не обладают властью, Клейд, и она щедро заплатила нам за согласие. Члены высших гильдий – это тоже своего рода Избранные, Клейд. С ними нельзя воевать…

Клейд кивнул. Мир, откуда он пришел, был похож на этот взбаламученный город, от которого саднило в горле. Он чувствовал себя побуревшей газетой, под которой копошилось ненаписанное, будто плохие слова, которые он отучился произносить даже в мыслях. Нежеланный отпрыск… разве не таков подлинный смысл слова «ублюдок»? И впрямь глупо было ожидать чего-то другого. Избранные оказались столь же слепы, как и Потусторонние.

«Прости, Клейд. Мне не следовало…»

Они снова сели в повозку и поехали обратно через Бристоль. На одном из сахарных заводов вспыхнул пожар, и у Клейда пересохло в горле, болели глаза.

– Я всегда думал, что Потусторонние врут, – сказал он, – когда говорят, что вы воруете их детей. А что мне теперь думать?

Вернувшись в Айнфель, Клейд тяжело опустился на землю в жаркой духоте амбара. Плащ пропитался запахом бристольской гари. Он его скинул и уставился на коробки с припасами. Он читал их утешительные истории – адреса фабрик и призы, полученные на соревнованиях, – экспериментируя с различными способами выражения своей собственной, пока наконец не свел ее к сухому остатку. «Ты нежеланный ребенок какой-то безымянной служанки, Клейд. Ты зачат, Клейд, каким-то гильдейцем, который, вероятно, даже не знает о твоем рождении». Все эти годы он, вероятно, вел себя мудрее, чем осознавал, принимая осторожность Сайласа. В Айнфеле не было лжи, но и правды тоже. Кошки бродили вокруг него, мурлыча. Рассеянно поглаживая зверьков, он чувствовал, как они впиваются коготками.

Достав консервный нож, который держал здесь же, Клейд проделал треугольные отверстия в крышке банки с «Вишневым восторгом». Поначалу жидкость была теплой и солоноватой, как галька на дне пересохшего ручья, пока наконец сладость не начала ощущаться в полную силу. Он слизнул каплю в уголке рта, провел пальцем по краю банки и протянул его ближайшему тощему котенку, который педантично слизал угощение шершавым язычком. Клейд попытался вспомнить имена, упомянутые Сайлусом. Элис… как же ее… Мейнелл, верно? Выходило, она его бабушка, но Сайлус на эту тему высказывался так осторожно, словно шел по тонкому льду и боялся провалиться, если чересчур задержится на одном и том же месте. Так или иначе, она была из какой-то высшей гильдии; одно из тех лиц, которые можно увидеть на страницах светской хроники. Элис Мейнелл. Звучало почти знакомо. Улыбка, лицо и ее сын, которого, возможно, звали Ральф, и который, возможно, жил в доме под названием Инверкомб, и от которого забеременела безымянная горничная. Клейд нашел еще одну банку – «Спелая малина», – и котята нетерпеливо вились вокруг, пока он пил.

Он уже заметил, что одним из приятных противоречий Сладости было то, что она усиливала жажду. Раньше он всегда относился к своим запасам чересчур бережливо, чтобы поддаваться искушению, но этим жарким вечером оказался во власти безрассудства. Яркие крышки банок манили, суля прохладу, и оставалось лишь проткнуть каждую и поднести теплые металлические губы ко рту. Его собственные губы покрылись клейким налетом. Он рыгнул. Кошки, горячие и пушистые, собрались вокруг. Да. Он был Клейдом, он был песней. Когда банки опустели, он вышел из амбара, спотыкаясь и чувствуя жжение в горле. Небо было цвета «Смородиновой мечты», а закатное солнце скрыли облака цвета «Лимонной шипучки». Он побрел по Проезда Нет. Он был песней, Сладостью и светом. Был самим горесладом, и насвистывал бы мелодию, если бы его губы не были такими липкими. Он пересек заросшие чертополохом поля, над которыми поздние насекомые и ласточки шныряли по невидимым лабиринтам. Постучал – бум-бум-бум! – по гофрированной крыше логова Фэй, а потом присел и заполз внутрь.

Как всегда, она была там: темнеющее пятно в сияющих сумерках.

– Я был на Той Стороне, Фэй. Пытался понять, кто я.

Она почесалась, завозилась.

– Я был в