Родная партия - Глеб Ковзик

Третья вспышка, вся золотая и горячая. Это, похоже, Афганистан. Кавалькада машин, я сижу на броне БТР, орудийная башня впереди меня. Кто-то под ухо рассказывает шутки, гремят двигатели. Мы всё едем, всплывает имя Евгения, и вдруг понеслись отовсюду выстрелы, взрывы и жар пламени окатывает левую сторону.

Конец.

– По всей видимости, герой избрал первый путь и от него не отходит, – Михаил Сбитнев взял слово. – Андрей, это похоже на ваше будущее?

– Я не знаю... Мешанина страшная!

-- Я вот удивляюсь иногда, откуда такое стеснение у нашего народа? – Гузеева подняла брови. – Скажите, что я не права. Сидит полноценный, здоровый человек, а всё стесняется. Андрюша, тут вся страна тебе говорит: банзай, вперед!

– Не вся страна, ох не вся...

– Ну Кротопоров, ну что вы как старая мурзилка!

– Вопрос, который точно волнует многих, связан с его политическими взглядами, – ведущий подошел к креслу с неприметным мужчиной. – Велихов юноша скромный и часто сохраняет умолчание, когда речь заходит о собственной идеологии. Приглашенный эксперт Виктор Хорьков считает, что перед нами левый популизм и персонализм. Виктор, расскажите нам ваше мнение.

Старый блондинистый мужчина картаво зашептал:

– Во-первых, это точно левый популизм. Юноша пытается играть с народными чувствами. Во-вторых, он сам не единожды заявил о себе как человеке левых взглядов. В-третьих, Андрей явно пытается приспособить под себя остальных, что говорит о его сильной авторитарной тенденции.

– Вы считаете, он с такими убеждениями спасет страну?

– Шанс есть всегда. Всяко-лучше, чем просто бросить на самотек.

Генерал запротестовал:

– У нас нет времени на сопливых героев. Идет всеобщее посягательство на Россию. Мы осажденная крепость. Служить должны все. Велихов избегает ответственности, вы понимаете?

Зал загудел. Ведущий только взялся сказать что-то в ответ, как студия резко посыпалась на части.

– Мы не успеваем закончить! Андрей, пожалуйста, вернитесь к нам как можно скорее! И помните…

Подполковник Бочко будил меня, тряся за плечи.

– Что? Что случилось?

– Просыпайтесь, Андрей. Вставайте. Машина внизу ждет.

– А что с Инной? Как её самочувствие.

– Когда стабилизируется состояние, её немедленно отправят в Союз. Вы не о том беспокоитесь. Сейчас вы должны ехать к себе.

– Так дайте попрощаться…

– Нет времени. Езжайте, вас ждёт товарищ Александр Абрамов.

– Кто это?

– Ваш новый переводчик, – полковник передал мне конверт. – Отдадите ему заодно, это документы Поршневой, бывшие при себе. Они принадлежат мидовским товарищам, поэтому передайте обязательно. Удачи.

Я сел в машину. Кабульское небо цвело ярко-голубым. Водитель вёз грубо: рывками, задиристо, пытаясь как можно быстрее спихнуть “комсомольский груз” с заднего сидения. Из портфеля достал дневник и быстро начеркал кривым почерком:

“Сценарий первый. Мы победили, я – коммунист. Сценарий второй. Мы проиграли, и я снова коммунист. Сценарий третий. Я погибаю в Афганистане (?)”

Что, если это предсказание? Тогда вопрос к предыдущему сну, почему он не сбывается, почему те образы будущего не сбылись? Я что-то поменял? Вряд ли произошло нечто серьезное по моей вине. Кроме того, что оказался в Афганистане. В конце концов, почему всё время меня делают коммунистом?

В штабе поприветствовал новый переводчик. В отличие от говорливой Инны, Александр Абрамов старался обсуждать строго по делу, ходил рядом тенью и хорошо общался с афганистанскими товарищами. Помимо этого, он дал мне небольшую десятиминутную лекцию по басмачеству, поскольку заметил, насколько его начальник “летает” в проблемах Афганистана.

Я же продолжил витание в облаках, каждый раз пытаясь разгадать возможный шифр из сна. Наконец, когда уже вечерело и мы разошлись по своим кабинетам, вынужденно признал, что занимаюсь каким-то антинаучным бредом. Сны, сновидения, прогнозирования… Ушел в сомнительные поля вроде астрологии и нумерологии. Я такое не поддерживаю. Нужно решить вопрос со снами иначе.

Однако одну очень важную запись в блокноте всё же сделал. Это имя. Евгений, сын Леонида. Кто ж ещё может быть Евгением из моего сна? Других я просто не знаю. Пора заняться его личностью всерьез. Тем более, что оказался в месте событий.

Вечером к нам заглянул армейский фельдъегерь: он привез свежую корреспонденцию из Москвы. В стопке писем, в том числе служебных, один конверт оказался для меня лично.

Надпись красноречивая. От кого: Озёрова Л.

Прекрасно. Спустя столько дней моя “жена” всё же очнулась и написала письмо. Мне уже не скрыть негодование. Ладно, что не попрощалась в Москве, но написать-то письмо по-быстрому могла бы точно. С её связями это совсем беспроблемно.

Я раскрыл конверт. Лист белой бумаги, сложенный втрое, с легким почерком, написанный синими чернилами. Дверь закрыл на ключ, чтобы избавиться от посторонних.

Андрюша, здравствуй!

Господи, как такое могло произойти? Ещё месяц тому назад мы общались и проводили время вдвоем, а потом…

Как ты там? Как твое здоровье? Мне так стыдно. Я здесь бегаю за Кеффелеком, пытаюсь получить у него аудиенцию. У него новый роман – настоящее открытие. Наверное, я бесчеловечная тварь, раз до сих пор гуляю во Франции. Кстати, сейчас в Париже с культурной дипмиссией работаю. Прости меня, что не лечу к тебе в Кабул.

Плакала как дура. Так обидно. Несправедливо. Афганистан! Ты же совсем не восточный человек. Могу ли чем-нибудь помочь?

Виделась с твоими родителями. Они встретили меня холодно, что ли. Григорий Максимович посерел. Цвета из его жизни вышли. Кажется, будто бы твой papa принял вину за случившееся целиком на себя.

Озёровы разрешили пожить у них два дня. Потом обратный рейс в ГДР. Я помогала по дому. Римма заболела, её сейчас нет. Виктория Револиевна