Дневник времён заразы - Яцек Пекара

прислать своих людей в резиденцию Инквизиции, чтобы они поселились с нами и помогли нам в работе, а я столь же вежливо отказал, сказав, что, к сожалению, лишь лицензированные инквизиторы могут находиться на территории Святой Канцелярии. Сама мысль о том, что мы могли бы впустить тварей Касси на территорию Инквизиториума, была настолько нелепой, что я должен был бы сойти с ума, чтобы согласиться на подобное решение. Подозреваю также, что по возвращении нашего начальства я мог бы оказаться либо на улице, либо, в лучшем случае, в каком-нибудь отдаленном уголке Европы, куда ссылали самых скомпрометировавших себя инквизиторов, над которыми сжалились настолько, чтобы не изгонять их из профессии окончательно.

В конце встречи каждый из нас получил от архидьякона золотой кулон в форме сломанного креста, в центре которого кроваво поблескивал довольно крупный рубин. Вдобавок кулоны эти висели на тоже золотых цепочках, звенья которых были столь толстыми, что их можно было назвать скорее цепями. Это был поистине достойный подарок, и притом такой, от которого не пристало отказываться. Впрочем, открою вам, мои любезные, что если бы Касси дал каждому из нас по горсти золотых динаров, я бы и их принял. Ибо почему бы мне не взять от него подарки или деньги, если ни подарки, ни деньги никоим образом не повлияли бы ни на одно мое решение? Он мог бы предложить мне удельное княжество, а я все равно сделал бы лишь то, за что мне не пришлось бы стыдиться на самом строгом Божьем Суде.

— Вы заметили, что у Касси было заготовлено три кулона, по одному для каждого из нас? — спросил я, когда мы уже покинули Обезьяний Дворец.

— Трудно не заметить, раз уж мы их приняли, — пробормотал Генрих.

Но Людвиг был более догадлив.

— А ведь приглашал он только тебя, — молвил он.

— Вот именно, — согласился я. — Значит, он все-таки предвидел, что я приду не один. Эти подарки должны показать нам, во-первых, и это очевидно, что он может себе позволить значительно обогатить нашу жизнь, а во-вторых, это мягкое предостережение, что архидьякон предвидит наши действия.

— Не знаю, как он может предвидеть наши действия, если мы и сами не знаем, что будем делать, — рассмеялся Хайдер.

— Именно. — Я поднял руку. — В некотором роде даже выгодно, что у нас действительно нет никаких определенных планов, а мы будем приспосабливаться к ситуации.

— А что еще нам, впрочем, остается? — пожал плечами Людвиг. — Будь у нас хотя бы десяток добрых солдат, мы могли бы прогнать Касси. — Он снова пожал плечами. — Если бы мы, конечно, вообще захотели так поступить.

— Вы заметили что-нибудь, что могло бы нам пригодиться, в случае если дойдет до какого-нибудь… происшествия? — спросил я.

Хайдер кивнул.

— Рядом с конюшней стоит навес, под которым сложено сено, — сказал он. — Бьюсь об заклад, если поджечь там сено, то все вспыхнет так же хорошо и быстро, как просмоленный факел.

— Пожар перекинется на конюшню и вызовет панику, — добавил Людвиг.

— И я это заметил, — признался я. А потом кивнул. — Дай бог, чтобы это знание нам никогда и ни для чего не пригодилось, — произнес я.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ДОПРОС АРНОЛЬДА ЦОЛЛЯ

Допрос мастера Цолля было решено проводить не в подвалах ратуши, а в одном из залов на первом этаже. Касси дозволил присутствовать на нем не только инквизитору в лице вашего покорного слуги (как мы и условились ранее), но и представителям городского Совета. Почтить нас своим присутствием соизволил сам бургомистр, чем недвусмысленно давал понять, сколь велико для него значение этого дела. Хотя, на мой взгляд, он просто хотел показать, что нисколько не боится показаний Цолля. Впрочем, если мастер цеха мясников начнет обвинять других членов магистрата, Виттбаху это уже ничем не поможет, вне зависимости от того, присутствовал он при даче этих показаний или нет.

Мы все расселись за длинным столом. В центре восседал Касси, по правую и левую руку от него — двое его спутников (одним из них был уже знакомый нам граф Скальца, а вторым — угрюмый монах с бледным лицом и выдающимся носом), а уж за ними, поодаль, расположились мы с бургомистром. За столиком сбоку заняли места двое секретарей: приведенный мною Виттлер и канцелярист Касси, молодой, одетый во все черное мужчина, которого я прежде не видел. Для Цолля стула не приготовили, так что давать показания ему предстояло стоя. Разумеется, само решение проводить допрос в зале ратуши свидетельствовало об одном: пока что архидьякон не намеревался прибегать к дознанию с пристрастием, сиречь к пыткам. Ибо для этого потребовалось бы либо подготовить зал особым образом, либо перенести действо в подвалы, где имелись все необходимые приспособления и инструменты. Разумеется, ни то, ни другое не составило бы проблемы, но на случай, если бы нашлись желающие немедля перейти к пыткам, у меня в запасе был еще один сюрприз.

Стражники ввели Цолля, мрачного, точно грозовая туча (впрочем, трудно было ожидать от него радости в подобной ситуации), и велели ему остановиться в десяти шагах от судейского стола. Руки и ноги члена магистрата были закованы в цепи, а вся его одежда состояла из длинной, грязной, доходящей до икр рубахи. Это был еще один способ унизить такого человека, как Цолль, — богатого и влиятельного, — с самого начала показать ему, что он — ничтожество.

— Я требую расковать мастера Цолля и позволить ему сидеть в присутствии суда, — твердо заявил я. — Это не какой-нибудь городской головорез, а член магистрата и глава цеха, против которого еще даже не представлены доказательства.

— Отклонено, — без колебаний отрезал Касси. — Вскоре будет неопровержимо доказано, что обвинения носят тягчайший характер и касаются поистине дьявольских, еретических козней.

Разумеется, я ожидал подобной реакции, а потому лишь удостоверился, что оба секретаря протоколируют все, что здесь говорится.

Затем началось долгое и нудное зачитывание обвинительного акта бледным монахом, который так невыносимо и пафосно модулировал голосом, что слушать его было сущим мучением. А поскольку он еще и ставил ударения в словах, казалось, совершенно случайным образом, следить за его пространными рассуждениями было настоящей пыткой. Единственным утешением для меня стало то, что подозрения — и мои, и Цолля — подтвердились: против члена магистрата свидетельствовали продажные женщины, и в первую очередь та, что звалась Гладкой Финкой, а в протоколах значилась как Рудольфина Вайсс. Наконец, под занавес этого спектакля, в зал вошли слуги, несшие весь «сатировский» реквизит Цолля. Один из них с грохотом швырнул на пол между нами и обвиняемым