Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

Центральных держав. В Версале, в том же дворце, где торжествующие немцы диктовали условия мира поверженным французам после предыдущей войны 1870–1871 годов, состоялась конференция. У этой перемены ролей двух стран появился излишне драматический привкус. Теперь условия диктовала Франция и ее союзники. Естественно, в данной ситуации доминировала идея романтической реставрации, а также сурового, но справедливого суда. Предполагалось, что теперь ошибки будут исправлены, проступки бабушек и дедушек приведут к заслуженному наказанию. Даже в то время все это казалось слишком запоздалым. Но, прослеживая работу конференции, мы совершенно отчетливо обнаруживаем развивающийся конфликт между исторической традицией и растущим чувством человеческого единства в мире. Если Мировое государство и не присутствовало в Версале, то, во всяком случае, голос нового образования «слышался снаружи».

К тому времени (1919 год) в мире действительно существовало довольно значительное число разумных людей, осознававших нарастающую необходимость Мирового правительства. И еще больше тех, кто, как и ранее нами описанный Генри Форд, воспринял это инстинктивно. Но еще не было никого, кто сумел бы со всей мощью своей интеллектуальной энергии всерьез взяться за проблему смены существующих правительств общемировой системой. Умы и сердца дрогнули перед этим начинанием. И все же, как мы теперь ясно осознаем, это было единственное, что люди тогда могли сделать. Это была единственная альтернатива постоянно расширяющейся и углубляющейся череде бедствий. Вместе с тем новизна и необъятность проблемы сдерживали человечество. Останавливала и иррациональная привычка хвататься за древние исторические течения.

Наши предки кажутся нам утопающими, которые в желании спастись лихорадочно цеплялись за соломинки и даже пузырьки воздуха, но упорно отказывались схватиться за лестницу и выбраться из воды раз и навсегда.

Вряд ли кто-либо в своих представлениях о мировой системе осмеливался выйти за рамки чисто политического соглашения о недопущении войны. Потребовалось еще полвека человеческих страданий, прежде чем пришло сколько-нибудь глубокое осознание, что воинственность – это лишь один из симптомов человеческой разобщенности. Причем далеко не самый серьезный и тяжелый.

Американский президент Вудро Вильсон из всех делегатов на Мирной конференции оказался наиболее восприимчивым к намекам на будущее. Недостатки и ограниченность его вклада в это урегулирование дают нам представление о политическом воображении тех дней. Он привел то, что осталось от индивидуалистического либерализма, который создал Американские республики, к решению мировой проблемы. Никто из прочих участников этой замечательной дискуссии – Клемансо (Франция), Ллойд Джордж (Великобритания), Соннино (Италия), Сайонджи (Япония), Хайманс (Бельгия), Падеревский (Польша), Братиану (Румыния), Бенеш (Богемия), Венезелос (Греция), Фейсал (Хиджаз) и так далее по длинному списку ныне исчезающих из памяти человечества имен – казалось, не осознавал, что, помимо любых соображений о национальном преимуществе, вся планета целиком может заявить о своей заинтересованности в урегулировании. Все вышеназванные являлись законными «представителями» своих стран, национальными защитниками. В течение короткого промежутка времени Вильсон один стоял горой за все человечество. И тогда же по всей земле прокатилась очень необычная и значимая волна отклика. Ситуация оказалась настолько напряженной, что народы принялись приветствовать и прославлять Вильсона за каждую фразу, за каждый жест. За него ухватились, как за символ. В глазах людей он преобразился, перестал быть обычным государственным деятелем; он стал Мессией. Миллионы верили в него, как в несущего неисчислимые благословения; тысячи проявляли готовность за него умереть. Это стало одним из самых ярких событий начала ХХ века. Очевидно, Мировое государство было зачато именно тогда; и теперь оно шевелилось в материнской утробе. И оно было живым.

А потом оно перестало шевелиться. И в таком состоянии пережило несколько тревожных десятилетий.

Среди разных декораций и в различных костюмах история Вильсона повторила историю Форда, человека, которого приподняла идея, оказавшаяся для него слишком великой. На какое-то время человек оказался на заметном месте, но потом человека подбрасывает, как случайный лист; уносит порыв ветра перед штормом. Настоящий, неприукрашенный Вильсон, как вскоре узнал мир, представлял собой тщеславного показушника без какой-либо глубокой мысли и душевной щедрости. Он был далек от того, чтобы отстаивать интересы всего человечества; по-настоящему выступал лишь за демократическую партию Соединенных Штатов и за самого себя. Поддержку народа в Америке и престиж в Европе он променял на сомнительные бонусы от собственной партии. В течение короткого сезона он оставался величайшим человеком на свете. Еще какое-то время – просто заметным. Он посетил все до сих пор уцелевшие европейские дворы. Его разгромили и уничтожили в каждой европейской столице. Однако это триумфальное шествие к тщете не должно нас больше занимать. Сейчас нас интересует его идея.

Очевидно, он стремился к созданию некой единой мировой структуры. Тем не менее, весьма сомнительно, что он когда-либо осознавал значение Мирового порядка, ведь таковой подразумевает тотальный мировой контроль над всеми жизненно важными общими интересами человечества. Похоже, он никогда не задумывался всерьез над той работой, за которую так уверенно взялся. Он не хотел, а если и хотел, то не осмеливался просить о таком централизованном контроле над миром, которым мы сегодня обладаем. Вероятно, все это выходило за пределы его понимания. Озвученная им, эта затея от начала и до самого конца являлась лишь политическим проектом.

Задуманная им модель представляла собой наивную адаптацию парламентских правительств Европы и Америки под более широкий союз. После Версальской конференции появилась Лига. Это было типичное правительство XIX века, увеличенное до планетарных размеров и сильно выцветшее в процессе своего развития. Оно состояло из Верхней палаты, Совета, Нижней палаты и Ассамблеи. В знак уважения к национальным чувствам в этом уродливом учреждении так и не появились исполнительные полномочия. Оно не имело никаких определенных доходов; у него не было ни армии, ни полиции. И, по сути, оно вообще не могло что-либо совершить на практике. Даже как политический орган Лига оказалась совершенно неэффективной и бесполезной. В отличие от правительств, она никоим образом не представляла народы. Практически ничего не было сделано, чтобы простые люди почувствовали, что Лига принадлежит именно им. Делегаты назначались внешнеполитическими ведомствами тех же самых правительств, чьей единственной мыслимой задачей являлось ограничение потенциальных возможностей новой международной структуры. Удивительный парадокс! Делегаты являлись национальными политиками, но от них ожидалось, что они отправятся в Женеву и усердно возьмутся за ликвидацию национальной политики. Разумеется, человечество попросту обманули и предали. Возникшая Лига фактически представляла собой симулятор, высмеивающий и развеивающий первое более или менее серьезное желание объединиться.

Но что еще, кроме этого, в те времена возможно было создать? Если Вильсон, как тогда казалось, воплощал бесформенные устремления человечества, то не может быть никаких сомнений в том, что он произвел впечатление на политиков, с которыми ему приходилось иметь дело, как глубоко неискренний провидец. С ним и поступили соответствующим образом. Единственным способом добиться чего-либо реального, чем эта бесполезная Лига, явилось бы революционное обращение к измученным войной народам с призывом сбросить с себя гнет национальных правительств. Если бы Вильсон сказал это в 1918 году, возможно, за ним и пошли бы. Настало бы время Всемирного государства, и это веяние докатилось бы до самых отдаленных уголков планеты.

Но он не был человеком, способным на это. У него отсутствовала необходимая для дела сила воображения. Он не обладал смелостью по отношению к правительствам. Ему была присуща обычная манера политика использовать великие предложения в качестве средства для достижения малых целей. Будь он посмелее и чуточку величественнее, мог бы потерпеть неудачу и даже погибнуть. На деле же он все равно потерпел неудачу и погиб. Более смелая заявка на мировое единство могла бы навсегда поставить перед человечеством настоящий результат и сократить Эпоху разочарования на многие десятилетия.

Что он сделал, так это немедленно собрал урожай аплодисментов и представил человеческой надежде застывшую в самоутверждении физиономию, кланяясь из роскошных экипажей и украшенных балконов, а затем с серьезнейшим видом удалился на секретную конференцию с дипломатами и политиками старого порядка и, наконец, почтил своим присутствием Лигу Наций, которая ничего не начинала и ничего не заканчивала и ушла с исторической сцены всего через пару десятилетий.

А все потому, что Лига создавалась не для того, чтобы положить конец суверенитетам, а для того, чтобы их сохранить. Оговаривалось,