Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

что чрезвычайно плохо продуманные границы должны гарантироваться Лигой НАВСЕГДА. Германию и ее союзников наказали так же жестко, как в свое время римляне наказали Карфаген после катастрофы при Заме. Сама система наказаний делала дефолт в Германии вопросом времени. У победителей на руках имелось вечное оправдание унижению побежденных. Это не являлось урегулированием, это было перманентное наказание. Немцы должны были стать перед завоевателями в позу кающихся илотов. Целым поколениям назначено было родиться и умереть в долгах. Для обеспечения безопасности этого соглашения Германию следовало эффективно разоружить и сохранить ее разоруженной.

Единственной идеей французов была «Delenda est Germanica» (см. исследование Морриса Хенбейна о Пертинаксе, 1939). Представители других союзников собрались в Париже и среди мстительных воспоминаний Версаля с превеликим удовольствием согласились реализовать карательную концепцию своей задачи. Это была самая простая концепция, которая поместила сотни трудных вопросов на второстепенное место. Людям со скверным воображением всегда казалось, что гораздо проще засунуть вещи обратно в шкаф, нежели нести их куда-то дальше. Если французы опасались возрождения германских армий, то англичане – возрождения германского флота и немецкой промышленной конкуренции. Италия и Япония искали компенсацию в других сферах. Их вполне устраивало, что составлявшие основу континента немецкоговорящие народы разделены и низведены до вассалитета.

Устаревшая форма идей Вильсона привела к еще более пагубным последствиям, выражавшимся в увеличении количества суверенных правительств в и без того слишком компактной европейской зоне. Введенный в заблуждение неясными намеками на единство, воплощенное в Лиге, Вильсон с готовностью взялся за реконструкцию карты Европы по строго национальным линиям. Восстановилась польская нация. Наша история уже изучала три раздела этой страны в XVIII веке. Этот довольно-таки крупный регион Центральной равнины в независимом состоянии становился все более неудобным для развития торговли и коммерции в Европе. То есть против Польши боролась сама география. Это был свободный союз аристократов-индивидуалистов, доминировавших над крестьянством. Польшу с необыкновенной жестокостью поделили между собой Россия, Пруссия и Австрия. После Наполеоновских войн романтическая легенда об этом потерянном королевстве завладела чувствами французов, англичан и американцев. Дворян вместе с крепостными распределили по соседним государствам. Поляки преобразились в деликатный, храбрый и в целом замечательный народ; народ с душой, разорванной на части и растоптанной сытыми, хорошо одетыми и обутыми угнетателями. Восстановление Польши – чрезмерное восстановление Польши – являлось одним из самых ярких и амбициозных устремлений президента Вильсона.

Польшу восстановили. Казалось, что великодушный народ, вышедший из ста двадцати лет порабощения, оправдывал симпатии и надежды мирового либерализма, но вдруг появилось узкопатриотическое правительство, которое принялось воплощать агрессивную, мстительную и безжалостную диктатуру. Оно изощренно преследовало несчастные этнические меньшинства (около трети всего населения), попавшие в сети слишком широкого пространства. Настоящая Польша прошлого – это склонный к набегам, агрессивный народ, в свое время доходивший до стен московского Кремля. Она нисколько не изменила свою природу. Отошел к Польше литовский город Вильно, ее юго-восточная граница продвинулась далеко вперед в Галиции. С украинцами, принимавшими участие в освобождении Польши, поляки обращались еще более жестоко, чем ранее с поляками – бывшие угнетатели. В 1932 году треть бюджета этой новой воинствующей державы уходила на вооружение.

Вернули на карту не только Польшу. После тщательного изучения исторических традиций вернули к жизни целый ряд суверенных держав: Чехословакия, Югославия, Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, ослабленная Венгрия и расширенная Румыния. Все эти новые страны усложняли проблемы человечества своими суверенными свободами, амбициями, военными действиями, союзами и конфронтацией, частичным пониманием и недопониманием, открытыми и секретными договорами, таможенными тарифами, торговыми войнами и тому подобным. Россию исключили из первой попытки создания Всемирного парламента, потому что она отказалась выплачивать огромные долги царского правительства. Это всегда вызывало серьезную озабоченность со стороны западных кредиторов. Ну и, наконец, самый странный факт во всей этой весьма странной истории – Соединенные Штаты, Всемирный арбитр и Восстановитель наций, не стали вступать в Лигу, потому что упрямая решимость президента Вильсона монополизировать бессмертную славу Спасения мира для себя и своей партии оттолкнула большинство сенаторов.

После нескольких неудачных попыток достигнуть компромисса сенат полностью отверг Соглашение Лиги, умыл руки от сложных мировых дел, и президент вместо того, чтобы навсегда остаться в людской памяти Князем Вечного мира и Чуда веков, быстро съежился до обычных человеческих размеров. Вскоре он умер сломленным и беспредельно разочарованным. Подобно Форду, Соединенные Штаты вернулись к нормальному бизнесу, к отчетам о прибылях и убытках, а европейцы остались с именем Вильсона во всех городах, на улицах, проспектах, железнодорожных вокзалах, парках и площадях, извлекая из всего этого пустого шума выхолощенную Лигу, которую американский президент оставил опустошенной войной и обедневшей Европе.

Россию и Германию не стали включать в Лигу, потому что их народы сочли Плохими. При этом участие китайцев и японцев случилось словно бы естественным путем, как само собой разумеющееся. По-видимому, предполагалось, что они были «просто товарищами» по универсальному образцу Вестфальского договора. Европейский мир имел скромное представление о ментальных процессах этих древних отдаленных сообществ. Более того, вряд ли европейские государственные деятели понимали, что политические процессы основываются на образе мышления. После нескольких лет многочисленных затруднений Лига, наконец, создала Комитет интеллектуального сотрудничества, но, насколько сегодня можно судить о его деятельности, он касался преимущественно дилетантского интеллектуализма; нет никаких указаний на то, что он когда-либо интересовался Лигой как идеей.

Учитывая последующие события, было бы неплохо, если бы Лига Наций совершила харакири после отказа участия в ней со стороны Сената США. Осознав свою неспособность стабилизировать планету, европейские державы могли бы приступить к организации Лиги примирения и сотрудничества в рамках европейского пространства. Полная неспособность Лиги контролировать или даже в некоторой степени менять внешнюю политику Японии (хотя бы по образцу европейских договоров XIX века) в итоге оказалась решающим фактором, вследствие чего все скатилось к банальным комментариям по текущим делам.

Любопытно, что по мере того, как авторитет Лиги снижался, смелость и острота докладов, напротив, возрастали. Некоторые из наиболее поздних являются замечательными историческими документами. Постепенно правительства государств-членов свернули субсидирование, и секретариат превратился в ничто. Как и Гаагский трибунал, Лига прекратила свое существование до или во время Голодных Пятидесятых. После первой Польской войны о ней уже не упоминают, хотя ее официальные здания оставались нетронутыми вплоть до 1965 года, а в 1968 году и в течение нескольких последующих лет они использовались в качестве вспомогательных офисов западным отделением Транспортного союза.

Наложение огромных контрибуций на Германию явилось фактически единственной частью Версальского соглашения, которая касалась непосредственно финансовой и экономической сфер деятельности. Сегодня это представляется нам элементарным, но тогда версальские политики допустили вполне естественное для своего времени упущение. Политическая жизнь все еще глубоко погружалась в старую военизированную традицию, все еще концентрировалась на границах и стратегических преимуществах; и она оказалась чрезвычайно наивной перед лицом экономических реалий. Требующие экономического объединения могучие силы, как мы убедительно показали, являлись настоящими причинами Великой войны, но в Версале их проигнорировали, словно их никогда и не существовало.

Только один выдающийся голос, голос британского экономиста Джона Мейнарда Кейнса («Экономические последствия мира», 1919) прозвучал как знак протеста против нелепого нарушения кредитных и торговых отношений, связанного с выплатой репараций. Не появлялись договоренности о ликвидации долгов, накопленных союзниками ДРУГ ПРОТИВ ДРУГА (!), не прослеживалось никакой экономической параллели с политической Лигой Наций. Никакого контроля над экономической войной даже не предполагалось. Американцы, включая Вильсона, все еще находились в стадии финансового индивидуализма; они считали, что зарабатывание денег – это забота определенной головы в рамках закона. Между тем, американская концепция права скорее представляла собой заслуживающие внимания препятствия, нежели эффективные барьеры для просвещенного эгоизма. Распространенной формой взаимного развлечения в те годы являлась партия в покер, поэтому большие люди не нашли ничего слишком враждебного в том, чтобы рассесться в креслах и сыграть партию-другую. Главными противниками оказались вчерашние союзники и, соответственно, победители в Великой войне. Поскольку