Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

были колебания в умеренных пределах. Подъем или падение происходили на протяжении сравнительно длительного периода. После войны начались лихорадочные скачки. Ценовые изменения приобрели беспрецедентный размах. Валюты возвышались и разбивались подобно случайным волнам в океане, и люди вдруг обнаружили, что солидный банковский вклад может обратиться в бесполезные бумажки за какие-нибудь считаные месяцы. Вести международную торговлю становилось все труднее из-за нарастающей неопределенности в платежах. Обрабатывающая промышленность внутри страны, не получая материал из-за границы, начинала задыхаться. Торговля и производство сворачивались в пагубной неопределенности. Это было похоже на землетрясение, когда одинаково небезопасно и стоять на месте, и бежать. Число безработных неуклонно увеличивалось. Экономические войны вынуждали нации прятаться за тарифами, манипуляциями с выдачей кредитов, отказами погашать задолженности, внезапными инфляциями и дефляциями, и никакая сила в мире, казалось, не способна была привести к согласованности действий и остановке всей этой безумной экономической чехарды.

В середине ХХ века Homo sapiens оказались в самом странном положении. На планете существовало более здоровое и многочисленное население, чем когда-либо прежде. Оно уже не испытывало недостатка в доступных ресурсах и по этой причине, казалось бы, могло себе позволить полноценную и счастливую жизнь. То есть речь уже могла заходить об изобилии. Но во всеобщей разнообразной путанице наш род оказался не способен протянуть руку и взять это изобилие, хотя оно находилось в пределах досягаемости. Перелистывая страницы периодических изданий и просматривая литературу того времени, мы видим, что опасения и страдания только усиливались и углублялись. Умирающих на полях сражений Великой войны согревала вера в то, что новые поколения будут жить в мире и счастье. Оставшимся в живых обещали «дома, достойные героев». Но депрессия 1930 года и последующие события характеризовались невиданной жесткостью. Люди были разочарованы и сбиты с толку. Как выразился один современный писатель, они жили в «заколдованном мире».

Экономические последствия денежной дезорганизации не замедлили сказаться, но глубокое разрушение общественной морали проявилось далеко не сразу. До начала ХХ века мировая система поддерживалась общим достойным поведением простых людей, честностью и пунктуальностью клерков, а также рабочих любой квалификации и торговцев. Общая безопасность зависела от достойного поведения граждан на городской улице и в сельской местности. Но простой человек вел себя хорошо не просто так. Он верил, что его жалованье в безопасности. В нем присутствовала, хоть и мизерная, но уверенность в завтрашнем дне, в определенном комфорте и относительно достойной жизни. Он представлял собой неявную сделку между собой и обществом – сделку, предоставлявшую ему работу в обмен на почитание законов и послушание. Общество гарантировало ему сохранность сбережений. И он предполагал, что правительство станет заботиться о стабильном состоянии денег. Он был хорошим мальчиком, потому что не боялся в любой момент быть ограбленным. В условиях нестабильной финансовой системы миллионы мужчин и женщин по всему миру спрашивали себя, а стоит ли быть трудолюбивым, умелым и законопослушным гражданином? После 1918 года доверие к социальной структуре неуклонно падало. Мир захлестнула волна уголовных преступлений.

Глава 13

1933 год: «Прогресс» останавливается

В первой трети ХХ века социальное развитие стало ощутимо замедляться. 1933 год закончился, обществом владели тревожные предчувствия. Это походило на холодную тишину, на бессловесное ожидание перед бурей. Колеса экономической жизни вращались неохотно и неуверенно. Миллионы безработных накапливались и становились все более очевидным вызовом и угрозой. По всему миру людские массы погружались в страдания и дефицит, граничащий с голодом. Но люди не предпринимали ничего действенного в знак протеста или борьбы. Повстанческий социализм таился и роптал в каждой крупной агломерации, но восстание само по себе не могло ничего исправить без конструктивных идей и следующих за ними сил и энергии. Репрессивный аппарат легко сдерживал народный гнев. Людские страдания поддерживались в состоянии застоя, а ярость – в бездействии.

Наступал упадок во всех сферах жизни. Заметно ухудшилось состояние общественного здравоохранения. После 1933 года снижение устойчивости к инфекциям и рост детской смертности уже невозможно было скрывать.

Война явно приближалась. Это чувствовалось и в Восточной Азии, и в Восточной Европе. Война медлила; то продвигалась, то останавливалась. Но никто по-прежнему не проявлял желания или не обладал реальными способностями для того, чтобы предотвратить ее неторопливое и прерывистое приближение.

Тем не менее, инерция старого порядка продолжала действовать. Под темнеющим небом большинство людей занимались своими делами в соответствии с привычками и обычаями. Убыточные отрасли промышленности продолжали сокращаться и сокращать штат работников. Владельцы магазинов теряли покупателя. Безработные по привычке выстраивались в очередь на бирже труда, и некоторые даже трудоустраивались. Агент арендодателя теперь требовал предоплату. Голодные дети нищих родителей продолжали ходить в школу, где их чему-то обучали унылые учителя с пониженной зарплатой. Но учебные заведения при этом не закрывались. Доведенные до банкротства железные дороги и пароходные линии предоставляли хоть и уменьшенные в объемах, но по-прежнему пунктуальные услуги. Гостиницы оставались открытыми не столько для получения прибыли, сколько для смягчения убытков. Дорожное движение растеряло новизну, элегантность и быстроту, но все еще текло. Толпы на улицах текли менее оживленно, но людей определенно стало больше. Полиция, хотя и менее бдительная, чем прежде, поддерживала относительный порядок.

После Версальского мира наметился некоторый строительный бум, но после 1930 года строительство стало увядать. Тем не менее, скажем честно, после пожаров дома активно восстанавливались. В 1935 и 1937 годах мир охватили эпидемии гриппа высочайшей вирулентности. Всеобщее снижение сопротивляемости человеческого организма, уже отмеченное статистикой, явилось логическим следствием возвращения к средневековым условиям. Врачи и медсестры продолжали оказывать обедненную медицинскую помощь, а фармацевты и гробовщики, объединившись, сколачивали крупные бизнес-консорциумы. Прибыль лилась рекой.

Картины жизни в тени смерти во время этой фазы девитализации не слишком многочисленны, а те, что мы видим, плохо передают свидетельства невыносимых страданий, в которых родилось, выросло и умерло целое поколение. Нам видны ряды полуразрушенных домов, убогие интерьеры и бедно одетые мужчины и женщины. Описательная журналистика приближает нас к жизненным реалиям без пространства, цвета, движения, надежды и возможностей. В британских, американских и французских газетах рассказывалось о колесах, которые не крутятся, заводских воротах, которые не открываются, дымовых трубах, которые не дымят и ржавых рельсах. Вот так выглядели дела миллионов людей в эту странную фазу человеческого опыта. Вышеприведенную картину набросал один из лучших английских писателей, Х. М. Томлинсон (1873–1969), и назвал ее яркой современной виньеткой.

На прошлой неделе я заехал в маленький городок под Кардиффом. В некотором роде, по чистой случайности. Раньше я никогда не слышал об этом месте. Городок типичен для этих долин, так что по большому счету не важно, как он называется. У него может быть много названий. Его население составляет или составляло около 6 000 человек. Местные и раньше сталкивались с серьезными проблемами; так, меньше двадцати лет назад разорвалась мина и убила более трехсот жителей. Мы не станем говорить, что город это пережил, потому что я беседовал с теми, для кого бедствие – непреходящий ужас. Страшное поражение в борьбе с самим естеством, но выжившие вернулись к сражениям и больше об этом не говорили.

Когда я впервые увидел этот населенный пункт издалека, лежащий среди унылых голых холмов, мне вспомнились когда-то знакомые города, что находились слишком близко к линии фронта во Франции. Полдень, солнечно, но этот угольный городок оставался тихим-тихим и казался околдованным неведомой силой.

Он и в самом деле находился под заклятием. В каком-то смысле омертвел. Но люди продолжали цепляться за пустую оболочку. Было ли им куда пойти?

На первый взгляд, казалось, что люди там жить не могут. Здания в руинах. Ржавая колымага в яме, похоже, не ездила с начала времен. Котельная с щелями в почерневших стенах стала домом для летучих мышей и сов. Магазины не только закрыты, но и заброшены.

Первым человеком, которого я встретил, был изможденный мужчина средних лет в изношенной одежде.

– Что случилось с этим городом? – спросил я.

– Безработица.

– И вы тоже безработный?

– Конечно.

– Как долго?

Он вытянул пять пальцев.

– Месяцев?

– Лет.

– А остальные здешние мужчины?

– Большинство из них. И ничего не меняется.

Он повел меня к мусорной куче, где коза жевала бумагу, и я увидел вход в шахту.

– Вот почему мы больше туда не спускаемся, – сказал он. – Ее закрыли.

Не знаю, по какой