Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

«Этот человек хорош, – говорили люди, – но достаточно ли этого?»

Всеобщая надежда на благоприятный исход упорно не желала сдаваться. На горизонте не было видно никакой другой личности, которая хотя бы могла пообещать изгнать чары, наложенные на экономическую жизнь. Да уж, это была конференция Рузвельта… ни более ни менее. И несмотря на то, что книга изрядно разочаровывала, хотелось надеяться на лучшее. В частности, утверждалось, что на президента можно положиться. Его соратниками были бесспорно очень способные и современно мыслящие люди; такие как профессора Тагвелл, Моли и Дикинсон, чья более поздняя работа сыграла наиважнейшую роль в реконструкции правовых и политических методов. В конечном итоге это стало большим вкладом Америки в общую идею Современного государства. Говорили, что Рузвельт обладал скромностью и величием, очень внимательно прислушивался к взвешенным и зрелым мнениям. На деле оказалось не совсем так. Возможно, если бы он прислушивался в той же степени, в какой о нем говорили, дело и вправду сдвинулось бы с мертвой точки. Но, так или иначе, он был на один пункт лучше всех остальных европейских политиков и глав государств. Прежде всего потому, что, в отличие от них, иногда слушал не только банкиров и крупных бизнесменов.

Но как именно он слушал? Улавливал ли он тройственную природу рассматриваемой проблемы? Казалось, он понимал необходимость денежной инфляции для уменьшения долгового бремени и чрезмерной капитализации. Вроде бы понимал и необходимость постепенного расширения государственной службы. Вероятно, колебался между «общественностью» и «общественной взаимопомощью». Был ли он верен необходимости сделать эти меры всемирными? Да, он сделал некоторые неожиданные изменения. Но сегодня их следует воспринимать скорее непостоянными тактическими маневрами, за которыми отнюдь не таилась глубоко запрятанная, последовательная и решительная цель. Разумно ли было действовать тактично, когда весь мир нуждался в ясной речи и простых директивных идеях? Рузвельт зачастую действовал обескураживающе. Складывалось такое впечатление, что он своих советников и слушает, и нет. Он заигрывал с биметаллизмом. Между тем, все выглядело так, словно никто не желал лечиться.

Конференция открылась с твердым намерением стать ярким и насыщенным новыми идеями событием. Гостиницы полны, улицы украшены флагами, программа развлечений восхитительна. Казалось, даже английская погода прилагала определенные усилия. Вступительные речи английского короля Георга V и его премьер-министра Рамсея Макдональда сегодня выглядят довольно любопытными. Выражалось острое осознание критического положения, в котором оказался весь мир. И король, и премьер-министр многословно заявляли, что провал конференции ускорит мировую катастрофу. Они настаивали на необходимости общемирового сотрудничества. Требовалось упростить денежное обращение и увеличить занятость населения. В этом они, безусловно, оказались правы, но не дали ни малейшего намека на то, каким именно образом следует достигать поставленных задач. Эти люди делали жесты, которые сегодня нам непонятны и которые вынуждают нас подозревать отсутствие представления об основных элементах сложившейся ситуации. Больше всего озадачивает смесь решимости и неспособности сделать что-нибудь по-настоящему полезное. Разные детали мировой проблемы не виделись как единое целое, и план действий не выстраивался в единую линию.

Не менее значимой фигурой был глава американской делегации Корделл Хэлл. Произнесенные им в лучших американских традициях благочестивые слова навеки вписаны в свиток истории:

«Эгоизм должен быть изгнан. Если – не дай Бог! – какая-нибудь нация сорвет эту Конференцию, полагая, что местные интересы принесут больше пользы, то эта нация заслужит проклятие всего человечества!»

Премьер-министр Франции Эдуард Даладье начал с широких и здравых рассуждений. Он решительно настаивал на необходимости, которую две вступительные английские речи свели к минимуму; а именно: на необходимости, настоятельной необходимости развивать крупные общественные проекты во всем мире с тем, чтобы всех обеспечить работой и восстановить потребление. На второй неделе начало казаться, что американцы шагают в ногу с этими утверждениями. Однако, начав с предельной ясности, Конференция постепенно скатилась к второстепенным вопросам. По-видимому, она попросту не смогла долго поддерживать высокий уровень осознания реальности. Начало сказываться давление Избирателя и прессы на каждого делегата. Национальные представители начали со все большей ясностью настаивать на том, что национальные интересы не должны приноситься в жертву некоему расплывчатому общему благу, и через какое-то время стало достаточно очевидно, что они понятия не имеют, что это такое – общее благо. Всемирная экономическая конференция незаметно превратилась в Мировой экономический конфликт точно так же, как Лига Наций превратилась в торговую площадку для дипломатических сделок. Замечательная прелюдия первых сцен увяла, скатившись в полное бесплодие, потому что мировому разуму еще только предстояло осознать огромные моральные и воспитательные усилия, которые требовались для великого политического объединения. Неспособность к самоотречению стала непреодолимой психологической преградой для представителей разных стран. Эти люди не имели возможности отречься от условий, которые сами же и создали. Как они могли, будучи назначенными на роль национальных представителей, согласиться на объединение национальных интересов? Да, они действительно были готовы изменить мировую ситуацию революционным путем. Но только так, чтобы не меняться самим и не менять ничего существенного для себя. Ведущие идеи Конференции были в общем и целом верны, но разрушительные устремления личного, партийного и национального эгоизма оказались сильнее.

Чрезвычайно любопытно, что представители Советской России не предприняли ничего, чтобы пролить свет на мрак мировой загадки. Многие авторы до сих пор утверждают, что большевистский режим являлся непосредственным предшественником нашего Современного Мирового государства в том виде, в каком оно существует сегодня, но прямой преемственности между ними нет. Современное государство действительно возникло из тех же социальных императивов и тех же конструктивных импульсов, которые породили марксизм и ленинизм, но как независимая, более зрелая и более здравая революционная концепция. Советская система, безусловно, предвосхитила многие черты нашего нынешнего интернационального порядка в его самом реальном социализме, и особенно в присутствии преданной своему делу контролирующей организации, Коммунистической партии, которая стала прообразом нашего Современного государственного братства. Но в России всегда существовало большое расхождение между теорией и практикой. От имени первого великого эксперимента по планированию выступал Народный комиссар по иностранным делам СССР Максим Литвинов, который был слишком озабочен спорами между его молодой страной и западным миром. Например, торговыми эмбарго и кредитными трудностями. По этой причине он не очень-то стремился обращаться ко всему миру в целом. Он не стал применять руководящие принципы коммунизма к мировой ситуации. Острая необходимость в планировании не сподвигла его рассказать миру о Пятилетнем плане. Ситуация требовала коллективной занятости, но Литвинов даже не стал настаивать на тезисе о неизбежности мирового социализма. Очевидно, он забыл о мире, который следовало бы рассматривать целиком. Его взгляды мало чем отличались от взглядов капиталистических делегатов. Он думал о своей России, точно так же как и любой другой представитель того или иного государства. То есть, по сути, он превратился в самого обыкновенного патриота-капиталиста.

Претензии других делегаций оказались еще более недальновидными и бездуховными. Поскольку на выступления накладывались жесткие временные лимиты, порой упоминания об общей гуманитарной благожелательности сжимались до одной лишь фразы, а затем докладчики сразу же переходили к частным вопросам. Только сенатор Коннелли из Ирландии яростно протестовал против зашоренных взглядов своих коллег-ораторов и призывал тщательно рассматривать «любые теории, какими бы неортодоксальными они ни казались». При этом его собственная речь никаких конструктивных идей не содержала. Он был слишком одержим эмбарго, которое Англия наложила на ирландский экспорт. На этом Коннелли и зациклился.

Согласно мнению Мортона Кэнби, идея Современного Мирового государства прослеживается, хотя и в искаженной и стерилизованной форме, в идейных системах у американцев, британцев, французов и русских на Конференции. В американских заявлениях это окутано индивидуалистическими фразами о предосторожности. В британских – империалистическими мотивами. Русские все испортили ложной психологией и грубым марксистским жаргоном. В первом случае переодеваться отказался деловой человек, во втором – империалистический администратор, в третьем – партийный функционер. Вопреки утверждениям об общих принципах всеми этими людьми на деле руководили туманные эмоции, обусловленные патриотизмом и партийными установками. Тем не менее, несомненно, что первый набросок Современного Мирового государства был сделан именно там и тогда: в Лондоне в 1933 году. Оно висело над миром подобно