Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

с которыми столкнулось христианское служение в те годы умственного высвобождения и расширения в «символизации» Грехопадения и Искупления, которые до сих пор преподносились как исторические факты. Из-за неизбежной двусмысленности утратились и доверие, и авторитет. Последовавшие за этим споры, разгоревшись, перешли в шепот и иронию, но последствия этих споров становились все более очевидными в грядущих поколениях. Проявилась универсальная моральная неопределенность. Возникла парадоксальная необходимость отменить и старое, и новое.

Общепринятое христианское мировоззрение, как предписанное Католической Церковью, так и различными инакомыслящими протестантскими сектами, несло на себе грубый, но довольно эффективный моральный императив. Ад являлся эталонным противопоставлением хорошему поведению. Церкви, хотя и сильно пострадали в споре, оставались хорошо обеспеченными и прочно закрепились в образовательной организации. Практическое сопротивление оказалось на поверку более эффективным инструментом, нежели противоречивые моральные усилия. Люди привыкли принадлежать Церквям и вверять им своих детей. И это вполне объяснимо в условиях отсутствия школ и подготовленных учителей. Традиционные ортодоксии препятствовали развитию современной этики в гармонии с новыми представлениями о месте человека в пространстве и времени, несмотря на потерю значительной части прежней силы неоспоримого убеждения.

Постепенно в течение Первой Эпохи Всеобщего процветания относительная ценность религиозного мировоззрения уменьшалась, Церкви теряли интеллектуальный и моральный престиж. Но только с экономическими спадами послевоенного периода церковные материальные основы разрушились полностью. Какое-то время эти великие организации делили с народом несчастья в общей катастрофе. Когда же производство восстановилось, церковнослужители уже не смогли восстановить свою прежнюю значимость. Прежний вклад растворился без следа. В той же степени пострадали и помещики, когда их земельные участки стали заниматься представителями новых общин. К 1965 году для обычного молодого человека уже не осталось никакой возможности зарабатывать на жизнь служением той или иной Церкви. Для амбициозного учителя в серьезное бремя превратились священные ордена, поскольку они подразумевали мировоззрение старого мира. Поразительно, с какой легкостью пастыри и паства сменили ошейники и растворились в толпе по мере того, как исчезала возможность кормиться с подаяния. Организованные христианские Церкви наконец исчезли из истории почти так же быстро, как и жрецы Ваала после персидского завоевания. В утверждении Фабера, что религиозные культы не могли исчезнуть никаким другим способом, присутствует немалая доля истины.

Масштабное разрушение общественной морали, характерное для того времени, обычно рассматривалось как следствие переходного периода между угасанием христианской этики и установлением морально-интеллектуальной манеры современного поведения. Фабер смело поставил это под сомнение. Он признавал, что моральный дух западной цивилизации в значительной степени создавался за счет христианских организаций, но отрицал, что они его поддерживали. Он испарялся, по мнению автора, потому, что вследствие диких колебаний экономической безопасности и стоимости денег разрушалось социальное доверие. Люди перестали уважать общество, поскольку чувствовали, что оно их обманывает и предает.

Глава 3

Распад и кристаллизация в социальной магме; гангстеры и воинствующие политические организации

Нравственные перетасовки в умах всегда привлекали внимание социального философа. Простой человек терял веру в дружественного Бога, веру в социальную справедливость, в свои образовательные и социальные услуги. Будучи безработным, он страдал от неудовлетворенных аппетитов. Освященная веками, связанная с работой и семейными ценностями жизнь стала недостижимой потребностью для растущего бесправного большинства.

То, что сегодня мы называем социальным зарождением, терпело неудачу. В семьях и рабочих сообществах не происходило объединения. Люди теряли терпение. Социальная уверенность и дисциплина преобладали на протяжении всего XIX века. В ХХ веке они быстро растеряли свои позиции. Социальная безопасность стремительно покатилась вниз.

В истории человечества бесчисленное количество раз происходили эпизоды неуверенности, запутанной мотивации и свертывания побуждений. Все это зачастую приводило к массовым миграциям населения. На протяжении веков периоды спокойной уверенности являлись скорее исключением, нежели правилом. Но в прошлом люди принимались плевать на законы из-за истощения продовольственных запасов, эпидемий или чьего-либо жестокого вторжения, которое разрушало социальную структуру. Новый распад отличался принципиально иным характером. Это обуславливалось в первую очередь увеличением, а не уменьшением материальных и энергетических затрат в социальной системе. Процесс расширения пошел как-то не так из-за несоответствия традиционного права и деятельности правительства.

Разрушительные силы стали заметными и ощутимыми уже в XVIII веке. Их выявили социальные и политические потрясения, последовавшие за Французской революцией. Но господствующее положение они заняли только после Мировой войны.

В XVII веке, когда население оставалось немногочисленным и почти никто не перемещался на дальние расстояния, за порядком можно было следить с помощью деревенского констебля, судить злоумышленника местным судьей и присяжными, которые досконально его знали и понимали его позицию и мотивы. Соответственно все лежало на поверхности. Экономический рост XVIII века увеличил размеры городов и движение по недавно проложенным дорогам. А вот соразмерного увеличения сил порядка за этим не последовало. Новые условия породили разбойника с большой дороги. Местный констебль и местный судья перестали справляться с возросшими требованиями. Неудивительно, что преступность стремительно поползла вверх.

После эксцессов первой Французской революции жестокое наказание применялось с некоторой робостью. В каждой европейской столице творить суд пыталась толпа, но правительственная машина вскоре приспособилась к новым условиям. Более или менее модернизированные полицейские силы появились по всему миру и положили начало новому этапу обеспечения порядка и безопасности, этапу, который достиг своего апогея накануне Великой войны. На какое-то время мир, во всяком случае, многие его места стали почти так же безопасны, как сегодня. Безоружный человек мог относительно безопасно перемещаться по большей части Европы, Индии, Китая и Америки. Случаи ограбления или прямого насилия стали редкими. Полицейские в англоязычных и европейских странах не носили никакого оружия, кроме дубинки.

Мировая война разрушила многие запреты на насилие и кровопролитие, выпестованные годами прогрессивного XIX века. Все больше интеллигентных и деятельных, но безработных мужчин в новом мире автомобилей, телефонов, витрин магазинов, загородных домов без решеток и доверчивых социальных привычек оказались перед лицом незаконных возможностей, куда более привлекательных, чем любая законная манера поведения. После мирового спада безумие государственной экономики стало вести себя, как болезнь, на протяжении всего ХХ века. Оно препятствовало любому расширению и модернизации существующих образовательных, юридических и полицейских структур. Престиж суда и полиции неуклонно падал по мере роста всеобщего стресса и недоумения.

Наступала стадия беззакония. По сути, преступник освобождался от эффективной системы местного самоуправления и слежения за общественным порядком. Криминал проникся силой этого освобождения. Он окреп и принялся двигаться вперед широкими шагами, а закон, запутавшись в традиционных одеяниях, за ним не поспевал.

Криминальные сводки производят странное впечатление. Ужасные события кажутся сегодня каким-то гротеском или живописным абсурдом. Они подобны средневековым пыткам, праздникам каннибалов, военным зверствам или человеческим жертвоприношениям. Мы изумляемся и не верим: этого НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. Нам никак не прочувствовать, что человеческие плоть и кровь изнывали от страданий всего какие-то полтора века назад.

Преступники из более благополучных стран европейской системы в Первую Эпоху Всеобщего процветания перед Мировой войной, как и в тех немногих случаях нетерпимого поведения, с которыми общество иногда имеет дело сегодня, составляли ненормальное, постоянно снижающееся по численности меньшинство умственно отсталых низших типов. Большинство преступлений были грубыми и происходили на фоне эмоционального перевозбуждения. В бизнесе присутствовали и воровство, и устойчивая доля мошенничества, но в объемах, не способных серьезно нарушить общественный порядок. Все изменилось, когда рухнул моральный дух прежнего порядка. Умные и предприимчивые оказались в конфликте с обществом, потому что оно их обмануло. Патриотизм не дал им ничего, кроме нищеты и войны. И они отказались от общества, сколотив мелкие группировки.

«Подельник» всегда был под рукой. Если он «подводил», до него легко можно было добраться. Небольшие банды возникали везде, где унижение людей перехлестывало любые границы и где таланты страдали от безработицы и нужды.

В 1900 году европейское общество еще находилось под воздействием общепринятого поведенческого кодекса. В 1950 году люди сбивались в банды, группы или сообщества по интересам либо просто растворялись в толпе. Универсальные стандарты хорошего поведения попросту исчезли.

Грабеж – первое преступление в каталоге антиобщественных деяний. Каждое эффективное правительство оставляло за собой исключительное право лишать собственности, и каждое разумное правительство осуществляло это право с крайней