Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

Глава 2

Ослабление старой образовательной традиции

Фабер в своем интереснейшем и наводящем на размышления историческом анализе (2103) рассуждает, в какой степени войны, кризисы, мор, эпидемии, фазы полуголода и периоды фактического голода за сто лет с 1914-го по 2014-й являлись необходимыми и в каком степени человечество могло их избегать, применяя те или иные ресурсы. Автор придерживался мнения, что бремя традиций явилось настолько великим, что на протяжении всего этого периода мученичество нашего вида стало неизбежным. Он утверждал, что без страданий этих поколений людские умы никогда не смогли бы в достаточной степени очиститься от упрямой склонности к зависти, страхам и суевериям. Людская воля никогда не пробуждалась от усилий, дисциплины и жертвенности, которые требовались для установления Современного государства.

Свою критику Фабер прикладывал более конкретно, применительно к так называемому образовательному упадку, который наметился после (приблизительно) 1930 года. Обычно упадок школьного строительства и школьного образования связывался с падением общего уровня жизни и ухудшением общественного здоровья, но этот автор выдвинул несколько веских аргументов в пользу версии, что голод и уничтожение старосветского учебного оснащения отнюдь не являлись общественным злом. Как раз наоборот, они стали необходимым предварительным условием для эффективного социального переустройства.

«Общая школа, – настаивал он, – должна родиться заново, будучи фундаментально переделанной. Но прежде ее следует разрушить до основания».

С явным презрением он отметал убежденность в том, что XIX век представлял собой образовательную эпоху. Утверждал, что нас вводит в заблуждение простое сходство между школами и университетами прошлого и современности. Образовательные учреждения занимали время молодежи тогда и делают это сейчас, но сам процесс отличается от прежнего самым кардинальным образом. Наше образование – это введение в непрерывный и революционный жизненный прогресс. Между тем, образование до XXI века являлось, по сути, консервативным процессом, будучи строгим и полностью традиционным. Его обширная дезорганизация стала неизбежной предпосылкой для создания нового мира.

Слово «образование» стало охватывать практически всю интеллектуальную деятельность на протяжении всей жизни человека, за исключением научных исследований и художественного творчества. Это не являлось первоначальным назначением. Первоначально предполагалось подготовить молодежь ко взрослой жизни. Коренное отличие заключается в том, что мы ни в каком возрасте не подводим черту, как это делали наши предки. Обучение сегодня не прекращается по достижении того или иного возраста. Основная общественная информация, публичные обсуждения и решения – все это входит в сферу деятельности нашего Образовательного Контроля. И все это оказывалось за пределами того, что считалось образованием в начале ХХ века.

В то время люди получали знания случайным образом. Частные газеты сообщали то, что хотел слышать читатель или что хотел донести до читателя владелец печатного органа. То же самое касалось кино и радио. Средства донесения информации полностью «коммерциализировались». В Америке они подстраивались под рекламу товаров. В Великобритании контролировались и направлялись в интересах наиболее влиятельных политиков. Книгоиздание и даже публикации научных работ превратились в спекулятивный и конкурентный оборот. В мире не существовало даже такого понятия, как Центр знаний.

Весьма показательным признаком является невероятно долгий период существования человечества в условиях отсутствия вообще какого-либо структурирования получаемых знаний. Никаких энциклопедий, даже энциклопедии книготорговца, не существовало до XVII века, поскольку так называемая Китайская энциклопедия представляла собой литературный сборник. Соответственно не существовало системы учета записей даже после появления торгашеских энциклопедий. И более того, не спешила появляться концепция постоянного упорядочивания новых знаний. И так продолжалось вплоть до конца ХХ века. Для людей Эпохи разочарования наши взаимосвязанные исследовательские, комбинационные, дискуссионные, проверочные, уведомительные и ознакомляющие организации показались бы чем-то нереальным. Наша Система фундаментальных знаний со специальными региональными подразделениями, с центром в Барселоне, с семнадцатью миллионами активных работников, с пятью миллионами корреспондентов и резервных осведомителей не уложилась бы в рамки обычного человеческого воображения. Структура воспринималась бы невероятно огромной, несмотря на то, что совершенно непродуктивные армии и военные учреждения, которые поддерживались народом в условиях всеобщей нищеты, являлись почти такими же многочисленными.

Мы не останавливаемся на достигнутом. Мы все еще расширяем Мозг человечества. Увеличиваем количество его клеток. Расширяем осведомленность и обеспечиваем более быстрое и эффективное взаимодействие между клетками. Рядом с общественным Мозгом процветает обширная независимая литература. По сравнению с сегодняшним днем наш вид в Эпоху разочарования был безмозглым; коллективным беспозвоночным с несколькими беспорядочно разбросанными и плохо связанными ганглиями. Летаргически невежественный. Ему еще только предстояло развиться из грубых зачатков скоординированного знания.

Но дело заключалось не только в том, что знания являлись рудиментарными, случайными, ошибочными, да и просто плохими. Со старым образованием все обстояло еще хуже. Знания явно выходили за рамки образования, вообще за рамки формального школьного образования. Потребность в здравой общей идеологии – это своего рода посыл Современного государства. Старые, так называемые «начальные» школы, как показал Фабер, только притворялись, будто передают знания. Что касается директивных идей, то они отреклись от этого намерения. Автор процитировал обзор ситуации в Америке, проведенный доктором Г. С. Каунтсом («Американская дорога в культуре», 1930), где ярко показана полная идеологическая стерилизация общеобразовательных школ. Стерилизацию следует считать преднамеренной.

«Что касается предоставления исчерпывающей информации, – продолжает Фабер, – то в этот период образовательного краха не было уничтожено абсолютно ничего ценного, потому что ничего ценного еще не было включено в учебные программы. В общеобразовательных школах преподавалась история, которая, по сути, являлась пагубной псевдопатриотической болтовней. Биология – либо несуществующая, либо ханжеская и детская. «Сексуальные факты», как их тогда называли, ПРЕПОДАВАЛИСЬ путем препарирования цветов. И никаких экономических инструкций. «Образование» XIX века никоим образом не являлось просвещением; это было антипросвещением. Родители, политические и религиозные организации ревностно следили за тем, чтобы все так и оставалось».

Фабер цитировал школьные расписания, общественные обсуждения и выдержки из школьных учебников.

Он настаивал, что упадок научных исследований того времени сильно преувеличен. В результате разрушения системы частных пожертвований и того, что называлось «экономикой», значительно сократилось количество фактических работников, но, несмотря на замедление темпов роста и международного обмена идеями, упорядоченная наука не переставала развиваться даже на худших этапах социального распада. Исследования показали, что она способна выживать и приспосабливаться к самым ужасающим условиям. Она перешла от покровительства миллионера к покровительству оружейного барона. Нашла убежище в России, Испании и Южной Америке. Отправилась в ангары для самолетов, чтобы в свое время возродиться и стать мировым гегемоном. Режим частного капитализма никогда ее не баловал. На протяжении всей Первой Эпохи процветания безупречные научные исследования передавались из рук в руки.

«Как только наука окупалась, – заявил Синклер Льюис в своем романе «Мартин Эроусмит», – ее объединяли с коммерцией. И наука вырождалась».

Когда наступили голодные времена, паразиты отпали от науки. Но подлинный научный работник, привыкший к скудным припасам, потуже затянул пояс и во всевозможных труднодоступных местах упорно продолжал свою работу.

Что действительно произошло между 1930 и 1950 годами, так это систематическое обучение масс по алгоритму, сформированному в течение XIX века. Помимо элементов чтения, речи и счета учителя с учениками упражнялись в традиции. Проводились какие-то реформы, в частности в методике, достигались какие-то ничего не значащие успехи, появлялись школы с тем или иным уклоном, но, по сути, мало что менялось. Вплоть до начала Великой войны число школ росло почти в каждой стране. Доля «грамотных», то есть тех, кто хотя бы умел читать, неуклонно росла. После этого темпы продвижения постепенно упали практически до нуля (за исключением России после 1917 года, где массовое преподавание только набирало силу). С детьми не столько занимались обучением, сколько прививали обязательные традиции старого общества.

История конфликта между религией и наукой – это и есть история XIX века. Стабильную структуру христианской веры подорвали открытия новых геологических и биологических горизонтов. До 1850 года более девяноста девяти процентов населения Европы и Америки безоговорочно верили, что Вселенная создана в 4004 году до н. э. Интеллект был подобен одной клетке современного мозга. А вырваться за пределы клеточной мембраны было страшно. Человечество поддалось агорафобии. Сегодняшние студенты знают о трудностях,