СФСР - Алексей Небоходов

После всего этого меня сразу вернули в студию, будто ничего не случилось, будто всё было сном или чужой фантазией. В гримёрке меня привычно приводили в порядок: пудра, тон, микрофон, волосы. Ни одного лишнего взгляда, ни одного вопроса – лишь привычные движения. Я вновь стала лицом эфира, символом закона. Внутри меня уже не было ни ярости, ни страха – лишь выжженное поле без теней. Я улыбалась в объектив, механически, словно актриса, которая давно не различает роль от реальности. Говорила, что всё хорошо, что новый закон – забота государства, что женщины благодарны. Каждое слово звучало выверенно, будто реплика, отработанная перед зеркалом. Это была не просто ложь, а сделка, где моё лицо стало залогом, а голос – распиской за выживание. Я знала: если перестану играть – меня не станет. Это было не открытием, а давно понятным правилом, которое теперь просто стало очевидным.

Каждый следующий эфир становился продолжением этой сделки: я говорила чужими словами, спасая себя чужими руками. Ты понимаешь меня, Аркадий?

Её веки не дрожали, только голос временами срывался, словно отказываясь продолжать. Аркадий услышал не жалобу, а голую правду, которая не требует ответа. Что—то внутри него дрогнуло – её откровенность отражалась в нём болезненно и чётко, обнажая скрытую вину.

В груди Аркадия болезненно сжалось, и он невольно поднялся с кровати. Несколько секунд он молча смотрел на Алину, а затем, будто через силу, произнёс:

– Мне жаль, очень жаль, что ты прошла через это. Любые слова сейчас недостаточны. Но я слышу тебя – не из вежливости или чувства вины, а потому, что каждое твоё слово слишком знакомо. Я понимаю, насколько это тяжело, и не отвожу взгляд.

Он снова сел на край кровати, потёр ладонями виски и тяжело выдохнул:

– Не могу сказать, что полностью понимаю всё, что ты пережила. Но, возможно, ты поймёшь меня. У меня была невеста – Полина. Мы собирались пожениться, но не успели. Закон вступил в силу так внезапно, что нас разделили, прежде чем мы успели что—то предпринять. Её увезли, и мои попытки найти её оказались бессмысленными. Она исчезла полностью – словно её никогда и не существовало. Ни имени, ни следа, ни шанса что—либо исправить.

Он смотрел вниз, на старый паркет, испещрённый следами времени. Слова вытекали сами собой, подобно крови из раны, затянувшейся лишь снаружи.

– Она была светом. Не образным, а настоящим, тёплым и ничего не требующим. В ней не было условий, ожиданий, расчёта – лишь одно присутствие, делавшее жизнь легче. Теперь я не знаю, где она. Жива ли, в чьих руках оказалась, что с ней сделали. Страшнее всего то, что исчезли любые её следы – словно её вычеркнули из мира, для которого она была смыслом. А я сижу в кабинетах, произношу правильные слова и улыбаюсь тем, кто смеётся, убивая. Я ничего не сделал, чтобы её спасти.

Алина промолчала. Она подошла и села напротив, в кресло у стены. Её лицо стало мягче: чужая боль ненадолго вытеснила собственную. Она слушала с таким доверием, которое было глубже любых слов.

– Ты всё ещё любишь её, – сказала она негромко. – И потому до сих пор жив.

Он кивнул. В горле стоял ком, но слёз не было – они высохли ещё в тот день, когда он так и не получил ответа.

По коридору кто—то прошёл почти бесшумно, словно призрак, оставив после себя лишь ощущение тревожного, чужого присутствия. Шаги растворились в мягком ковре, напомнив шорох забытого воспоминания.

Они сидели друг напротив друга, словно две половины разбитого зеркала: он – разрушенный изнутри, она – вывороченная наружу. Их не связывали привычные слова или банальные утешения. Между ними была хрупкая тишина, честная и глубокая, способная породить доверие.

Дверь номера открылась почти беззвучно, впустив тонкий луч света из коридора. Андрей вошёл осторожно, боясь нарушить возникшее напряжение. Он двигался медленно, чуть скованно, словно ступал по натянутой струне. Сев на край соседней кровати, он не заговорил сразу, позволяя тишине сохраниться, не разрушая доверия, только начавшего зарождаться между сидящими.

Голос Андрея прозвучал ровно и тихо, без лишних оттенков, способных встревожить или сбить с мысли:

– Мы знаем, Аркадий, что вы искали связь с сопротивлением. Ваши шаги были осторожны, но заметны. Мы ждали момента, чтобы сказать прямо: вы не один.

Красникова выпрямилась и ясно взглянула Аркадию в глаза – твёрдо, уверенно, словно каждое её слово было тщательно проверено и не оставляло места для сомнений.

– Ты искал нас, – произнесла она негромко, подчёркивая каждое слово, словно это был тайный код. – Тебе обещали, что с тобой свяжутся. Мы здесь. Мы слушаем. И ждём твоих слов.

Аркадий почувствовал облегчение, тут же сменившееся осознанием важности момента. Будто он долго стоял перед запертой дверью, мучительно искавший ключ, и теперь дверь была открыта. Но за ней не было дороги назад – только решение и ответственность, от которых нельзя отступить.

Слова, которые он произнесёт сейчас, станут не просто словами. Это выбор, способный изменить его жизнь и жизни тех, кто ему поверил. Он осознавал это с абсолютной ясностью в наступившей после слов Алины тишине. Время сжалось в тонкую точку, в которой вся дальнейшая жизнь зависела от его ответа.

Аркадий глубоко вдохнул, чувствуя, как каждая клетка тела готовится принять неизбежное. Отступать поздно. Теперь только вперёд – шаг за шагом в неизвестность, где угрозы и надежды тесно переплелись в один клубок судьбы.

– Я готов, – произнёс он глухо, но твёрдо. – Не потому, что уверен, что справлюсь, и не потому, что мне нечего терять. Я просто не могу иначе. Всё, что видел за последние дни – эти лица, улыбки, страх, цинизм – не оставляет выбора. Я больше не хочу быть частью машины, перемалывающей живых. Я готов бороться по—настоящему, не отчётами и сомнениями, а до конца. Не ради героики – ради реального сопротивления, способного что—то изменить. Если вы – часть этого, то я с вами.

Он замолчал, глядя на тень на полу, словно пытаясь разглядеть в ней последствия сказанного. Глубоко вдохнув, он продолжил мягче:

– Но есть кое—что важнее меня, важнее всех слов. Полина – моя невеста. Она исчезла. Мне сообщили, что её могли передать кому—то из администрации. Я не знаю, где её держат. Но если я её не найду – всё потеряет смысл. Я должен её вернуть любой ценой – свободой, жизнью,