Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

Выхваченный из рук Синели, ракетомет выстрелил в тот же миг. Целя по громадной штуковине высоко над пневмоглиссером (а может, по рою крылатых фигурок, валивших из нее, словно дым), Молот выпустил ракету и замер с поднятой головой в ожидании результата, чтоб, если потребуется, поправить прицел.

– Чистик… тут! – загремел медленно вращавшийся в воздухе пневмоглиссер хриплым, надтреснутым голосом. – Девочка… тут!

Едва вторая ракета устремилась к цели, Чистик тоже начал палить из ружья, принадлежавшего Молоту, по крылатым штурмовикам, кружившим над ямой, пикировавшим вниз, стреляя из пулевых ружей в ответ.

Затем от огромной летучей штуковины (воздушного корабля, как назвал ее Чистик) отделилась крохотная черная точка. На глазах Синели пятнышко миновало клубящийся рой крылатых штурмовиков, и мгновением позже темная стена Аламбреры разлетелась на части. Казалось, от небывало мощного взрыва содрогнулся от края до края весь Круговорот.

Остановившись посреди собственной детской спальни, Шелк устремил взгляд на ее хозяина, мальчишку, а вернее, себя самого. Лицом мальчуган уткнулся в подушку, и Шелк усилием воли повернул его голову к себе – раз, другой – но, сколько он ни старался, черты мальчишечьего лица неизменно расплывались, терялись в тумане.

Усевшись на подоконник распахнутого окна, Шелк вспомнил о росшем под ним бурачнике, и о сирени, и о фиалках, высаженных позади, ближе к улице. На столике спящего мальчишки лежала, ждала своего часа открытая тетрадь, а рядом покоились перья с изрядно пожеванными кончиками. Шелк понимал, что должен бы написать, сообщить этому мальчишке (то есть себе самому) об одолженной синей рубашке, а еще оставить ему совет, который поможет справиться с грядущими невзгодами…

Вот только нужных слов в голову не приходило, а между тем мальчишке (это Шелк знал точно) вскоре пора будет просыпаться. На дворе ростень; еще немного, и он опоздает в палестру, и мать уже подходит, подходит к его кровати. Что ж написать, как выразиться, чтоб мальчишка уловил суть, да еще вспомнил обо всем этом более десяти лет спустя?

Мать легонько встряхнула его за плечо, и Шелк ощутил прикосновение к собственному плечу. Странно: отчего мать его не видит?

«Не страшись любви, – написал он, – следуй Замыслу Паса…»

Однако мать трясла его с такой силой, что последние слова обернулись неразборчивыми каракулями, а слово «Паса» на глазах выцвело, исчезло с гладкой бумаги в голубую линейку без следа. Что ж, в конце концов, Пас отошел в прошлое, как и этот мальчишка…

У изножья мальчишечьей кровати, превратившейся в кровать Шелка, откуда ни возьмись, появились Меченос с Пролокутором.

Шелк озадаченно заморгал.

Словно собравшийся возглавить жертвоприношение в Великом Мантейоне, Пролокутор облачился в шелковичные, расшитые множеством алмазов с сапфирами ризы, в руках держал золотой посох, символ духовной власти, а на локте Меченоса висело нечто, весьма напоминавшее черные ризы авгура. Ну и сон… сумасброднее не бывает!

Тут с Шелка сдернули одеяла; все тот же хирург, остановившийся возле кровати рядом с Гиацинт, перевернул его на бок и принялся разматывать наложенные ранее бинты. Взглянув в глаза Гиацинт, Шелк кое-как улыбнулся, а она застенчиво, испуганно улыбнулась ему в ответ. Ее улыбка казалась чем-то сродни поцелую.

– Можешь ли ты говорить, кальд? – осведомился стоявший по другую сторону кровати полковник Оозик.

Нет, говорить Шелк не мог, хотя мешали сему всего-навсего чувства.

– Ночью, перед тем, как мы легли спать, он со мной разговаривал, – сказала Оозику Гиацинт.

– Шелк говор-рить! – подтвердил Орев с верхушки столбика для балдахина.

– Будь добр, не поднимайся.

Ладонь хирурга, куда более широкая, сильная, чем та, что разбудила Шелка, легла на плечо, не позволив сесть.

– Да, говорить я могу, – сообщил Шелк собравшимся у кровати. – И весьма сожалею, что подверг тебя, Твое Высокомудрие, стольким опасностям.

– Пожалуй, тебе бы лучше его одеть, – покачав головой, велел Кетцаль Гиацинт.

– Не время баклуши бить, отрок! – воскликнул Меченос. – До ростени всего час! Хочешь, чтоб они снова стрельбу затеяли?

Хирург, удерживавший Шелка в постели, засуетился, помогая ему приподняться, а Гиацинт, пахнущая приятнее целого сада цветов, помогла продеть голову в ворот рубашки.

– Точно так же, как той ночью, в прошлую фэалицу, помнишь?

– Твой азот еще у меня? – спохватился Шелк. – Да, и что тут вообще, скажите на милость, творится?

– Оози послали покончить с тобой. Он только что прибыл, но не желает тебя убивать.

Шелк, близоруко сощурившись, оглядел углы спальни. Он был уверен: там ждут, наблюдают за ним, обратив в его сторону сияющие лики, боги и вовсе не только боги. Из глубин памяти всплыл и подъем на крышу виллы Крови, и отчаянная борьба с белоглавым, и Гиацинт, выхватившая топорик из-за пояса его брюк, но стоило потянуться за ним, топорик вместе с брючным поясом исчезли, как не бывало.

– Кому-то придется объяснить ему, что говорить людям. Как достичь примирения, – проворчал Кетцаль.

– Наверное, ты, Твое Высокомудрие, мне не поверишь, – начала Гиацинт, – но…

– Поверю, или же нет – сие, дитя мое, зависит от того, что ты скажешь.

– Мы не… не тово… клянусь Фельксиопой и Сциллой-Испепелительницей…

– Вот, например, если б ты пожелала сообщить, что патера кальд, Шелк, нарушил клятву и обесчестил собственное призвание, я бы тебе не поверил.

Взгромоздившись на подлокотник материнского кресла для чтения, Шелк принялся изучать голову кальда, вырезанную рукой искусного мастера из твердой темно-коричневой древесины.

– Кто это? Мой отец?

Казалось, улыбка матери, спускающей его на пол, предостерегает: не трогай.

– Нет, что ты! Это мой давний друг, наш кальд.

А после кальд умер, был погребен, и голова его нашла последний приют в глубочайших, темнейших глубинах шкафа, хотя порой мать заговаривала о том, что ее надо бы сжечь в громадной черной кухонной плите, и со временем, похоже, пришла к уверенности, будто так и сделала. Числиться в друзьях покойного кальда стало опасно.

– Для этого я слишком хорошо знаю нашего патеру кальда, Шелка, – продолжал Кетцаль, не сводя взгляда с Гиацинт. – С другой стороны, если ты хочешь сказать, что ничего подобного не произошло, я поверю тебе безоговорочно, дитя мое.

Меченос помог Шелку встать на ноги, а Гиацинт, подтянув к его талии пару исподников из небеленого полотна, новеньких, чистых, вернее верного не принадлежавших ему, но появившихся на щиколотках Шелка словно по волшебству, сама завязала шнурок.

– Кальд…

В сложившихся обстоятельствах сей титул звучал, точно смертный приговор.

– Я всего-навсего патера… всего-навсего Шелк. Кальда у нас сейчас нет, – возразил Шелк.

Оозик расправил вислые, поседевшие на кончиках усы.

– Ты опасаешься, как бы мои люди и я, верные Аюнтамьенто, не лишили тебя жизни? Да, я тебя понимаю. Все, что сообщила эта девушка, несомненно, правда…

В присутствии Пролокутора Оозик делал вид, будто не знаком с Гиацинт – точно так же, как сам Шелк пытался сделать вид, будто никакой он не кальд… ну не смешно ли?

– …И вдобавок ты уже едва не погиб в этой глупейшей сваре, – продолжал Оозик. – Однако прямо сейчас, во время нашего разговора, гибнет кто-то еще. С нашей стороны, с