Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

напоминать, что Хартия ниспослана нам от бессмертных богов. Это известно всем. Мы – я и генералиссимо Оозик – проконсультировались по вопросу кальда и Аюнтамьенто с Его Высокомудрием Пролокутором. Он тоже здесь, с нами, и, если я невольно ввел вас в заблуждение, несомненно, поправит меня.

Кетцаль, приняв левой рукой поданное им ухо, начертал правой в воздухе знак сложения. Пальцы Пролокутора тряслись мелкой старческой дрожью.

– Благословляю вас Наисвященнейшим Именем Паса, Отца Богов, и столь же священным именем Супруги Его, Достославной Эхидны, а равно и именами Сыновей их и Дщерей, отныне и вовеки, а особо же – именем старшей из чад их, Сциллы, Заступницы и Покровительницы Священного Нашего…

Кетцаль говорил, говорил, однако Шелк ничего больше не слышал: внимание его, оставив Пролокутора, полностью переключилось на распахнувшуюся дверь гардеробной – вернее, на выступившую из гардеробной Гиацинт в роскошном, струящемся от плеч к полу платье алого шелка.

– Стекло на туалетном столике, – вполголоса заговорила она, – только что сообщило, что Аюнтамьенто предлагает десять тысяч любому, кто прикончит тебя, и по две тысячи за Оози и Его Высокомудрие. По-моему, тебе не лишне об этом знать.

Шелк, кивнув, поблагодарил ее.

– Вполне ожидаемо, – проворчал Оозик.

– Задумайтесь, дети мои, – продолжал Кетцаль, – сколь больно, должно быть, Утешительнице нашей, Сцилле, видеть, как сыновья и дочери основанного ею города вцепились друг дружке в глаза! Она ниспослала нам все, в чем мы нуждаемся, и прежде всего – Хартию, фундамент мира и справедливости. Дабы вновь заслужить ее благоволение, нам нужно вернуться к Хартии. Дабы восстановить утраченный мир – опять же, нужно всего лишь вернуться к дарованной ею Хартии. Знаю, всем нам нужна справедливость. Я стремлюсь к справедливости сам, ибо стремление к ней вложено в сердце каждого Всевеликим Пасом, а даже худшим из нас тоже хочется жить в святости. Возможно, неблагодарные, не желающие сего, в городе и найдутся, но, уверяю вас, таковых считаные единицы. Чтоб всеми желаемое сделалось нашим, от всех нас требуется один-единственный простейший поступок. Вернемся же к Хартии, дети мои! Так угодно богам. Примем же власть помазанного авгура, патеры кальда Шелка! Богам угодно и это. Дабы соответствовать установлениям Хартии, дарованной Сциллой-Заступницей, нам следует возвести к власти кальда, а на кого пал выбор, известно даже самым несмышленым из городской ребятни. Если у кого-то из вас, дети мои, возникнут сомнения на сей счет, молю: посоветуйтесь с помазанным авгуром, чьему попечению вы вверены. Как вам известно, помазанный авгур найдется в каждом квартале. Можете также испросить совета у первого встречного авгура либо святой сибиллы. Они объяснят вам, что путь следования долгу отнюдь не труден, но легок, ровен и прям.

Сделав паузу, Кетцаль с негромким, сродни шипению, присвистом перевел дух.

– Ну, а теперь, дети мои, о вопросе самом болезненном. До меня дошли вести, что демоны в человеческом облике желают нам гибели, вероломно, злодейски сулят за нашу кровь деньги, каковых не имеют и не заплатят. Не верьте их лживым словам! Их ложь оскорбляет богов. Тот, кто проливает кровь доброго человека за деньги, хуже демона, а тот, кто убивает за деньги, которых никогда не увидит, просто глупец. Нет, даже хуже глупца – доверчивый недотепа.

Оозик потянулся за ухом, однако Кетцаль отрицательно покачал головой.

– Дети мои! Вскоре настанет ростень. Ростень нового дня. Пусть же сей день станет днем примирения. Днем нашего воссоединения. Примем же сторону богов, сторону их Хартии, сторону кальда, избранного ими для нас. На сем я с вами прощаюсь, но вскоре вновь обращусь к вам – обращусь лично и благословлю вас, даровавших нашему городу мир. Ну а теперь, полагаю, с вами вновь хочет поговорить генералиссимо Оозик…

Оозик звучно откашлялся.

– Говорит генералиссимо Оозик! Все боевые действия против восставших с сего момента приказываю прекратить. На каждого из офицеров возлагается ответственность за подчинение моему приказу и за действия подчиненных ему штурмовиков либо солдат, в зависимости от занимаемой должности. Вскоре кальд Шелк и Его Высокомудрие проедут через город в одном из наших пневмоглиссеров. Рассчитываю, что каждый из офицеров, каждый из штурмовиков и каждый из солдат встретит их должным образом, в полном соответствии с верностью законной власти и требованиями воинской дисциплины. Мой кальд, не желаешь ли ты сказать еще что-либо?

– Да, – подтвердил Шелк, и, придвинувшись к нему ближе, заговорил в ухо. – Прошу вас, прекратите проливать кровь. Да, это, как я уже говорил, было необходимым, но стало бессмысленным. Майтера Мята, останови бойню, если сумеешь. Останови людей, генералиссима Мята. Мир – вот он, рукой подать. Как только мы согласимся на мир, победят все. Все.

Выпрямившись, он в который уж раз подивился чудесам уха.

«Действительно, с виду – словно черный цветок, – подумалось ему, – цветок, которому надлежит расцветать по ночам, а распускаясь, он приближает ростень, пусть даже ночь кажется почти столь же темной, как прежде».

– Мы, – добавил он, снова склонившись к уху, – присоединимся к вам через пару минут, прибыв в пневмоглиссере, о котором сообщил генералиссимо Оозик. Будьте добры, не стреляйте по нам. Уж мы-то, конечно же, стрелять в вас не станем. Никто из нас не сделает ни выстрела.

С этим он вопросительно взглянул на Оозика, и Оозик энергично закивал головой.

– Даже если кто-нибудь выстрелит в меня. Я встану, если смогу, чтобы все меня видели.

Шелк ненадолго умолк. Что тут еще сказать?

– …Все меня видели… видели, – донеслись из-за окна его собственные слова, утихающие, точно далекий гром, точно отголоски идущей на убыль грозы.

– Бившиеся за Вирон получат награду, на какой бы стороне ни бились. Майтера Мрамор, если ты слышишь меня, будь добра, подойди к нашему пневмоглиссеру при первой же возможности. Подойди, пожалуйста: ты мне очень нужна… и ты, Чистик, тоже. И ты, Синель.

Быть может, Киприда вселилась и в Гиацинт, сделав ее неотразимой? По силам ли ей вселиться в двух девушек разом? На секунду-другую задумавшись над этим вопросом, Шелк словно бы оказался в окружении знакомых лиц, наставников из схолы.

«С этим нужно покончить, – подумал он, – покончить, воззвав к богам», – однако поношенные, изветшавшие гонорифики сухим комом застряли в горле.

– Ну а пока мы с вами не встретились, – наконец сказал он, – прошу вас, молитесь за меня… за меня, за наш город, за всех нас. Помолитесь Милостивой Киприде, ибо она есть любовь, а особенно горячо помолитесь Иносущему, ибо час сего божества уже близок, а я – та самая, ниспосланная от него нам помощь.

Умолкнув, он обмяк, бессильно опустил руку с ухом.

– За что мы все ему благодарны, – заверил Шелка Оозик, принимая у него чудесное приспособление.

– Бер-регись. Смотр-ри в оба, – пробормотал Орев.

На этом все разговоры и кончились. Несмотря на присутствие Оозика с хирургом, Меченоса и Кетцаля, спальня словно бы опустела. Притих и Палатин за окном: ни воплей уличных лоточников,