Фарфор Ее Величества - Максим Андреевич Далин

дёрнулась и перестала подниматься выше. Я запел дальше. Тварь выжидала, не уходила. Я договорил до конца — она вздулась и опала, будто вздохнула, и не торопясь поползла снова.

Ей было плевать на слова, не закреплённые кровью.

Я вытащил нож — но на обтёртое до блеска лезвие ей тоже было плевать. Она сжималась кольцом, как удав какой-то с Чёрного Юга, ползла всё выше — и мне померещилось хихиканье темноты, ехидное, беззлобное. От неё исходил душный бесплотный жар, её прикосновения внезапно напомнили мне ощущения от души Нагберта — и я чуть не издох от отвращения и бессильной ярости.

Гадина.

Его план я понял в деталях, как только сообразил, с кем имею дело.

Тварь сейчас сожрёт меня — душу мою, меня самого — и сплюнет костяную, металлическую и фарфоровую оболочку. Странноватый труп в виде куклы или манекена. Совершенно целый. Вот друзья-то удивятся!

А что я ждал! Я встал у него на дороге. А он очень умён и очень расчётлив. Подловил меня безоружным. Я сам ему подставился. Без Барна. Половина некроманта! Лич несчастный!

А тварь между тем ползла. Не торопясь, смакуя. Доползла до бёдер и двинулась дальше — и я понял, что ей надо добраться до груди, выпить Дар и закрыть меня в себе, добивая разум. На том и сказке моей конец.

В полном отчаянии я резанул свою ладонь — нож скрипнул по каучуку, ощущение было как от пореза. Я надеялся, что тварь возьмёт боль, но нет! Это была серьёзная, сильная гадина — и ей нужна была более серьёзная жертва, чем разрезанная кукольная ладонь.

Кровь. Кровь.

И вдруг меня осенило!

— Кровью Карлы! — заорал я. — Именем Карлы и кровью Карлы!

Тварь затряслась и начала спадаться, как газовый шарфик леди, попавший на свечу.

— Ага! — рявкнул я. — Захлебнись, сука! Истеки собой, вали в ад, именем Господа, кровью Карлы!

И принялся рисовать щит прямо вокруг собственных ног, чувствуя, как гадину трясёт и корёжит. А потом пальцами, на каучуковых подушечках которых, как я надеялся, остался след освящённого воска, стёр с себя черноту.

Тварь пронзительно и беззвучно завопила внутри моей головы — и разлетелась в клочья бесплотной сажи.

Я сел в центр розы, чувствуя, как чудовищно устал. Как начинающий некромант после тяжёлого обряда. Мне хотелось упасть и заснуть. Но я понимал: если засну сейчас — Нагберт пришлёт за мной другую тварь, и делу конец.

— Так, — сказал я себе. — Вставай. Ради Карлы.

Минуточку, жалобно сказал внутренний голос.

— Вставай, я сказал! — рявкнул я. — Баранище!

Даже как будто силы появились. Я встал, держась за стену, и побрёл к покоям принца.

Как добрёл — не помню.

Чувствовал себя как тяжелобольной: обожрали меня знатно. Болтало, перед глазами плыли круги, я почти не видел, куда иду. Но кривая вывезла: я слышал, как весело лает Дружок, и шёл на звук. И рассчитал верно.

Я ввалился в приёмную принца — и Барн меня поймал, а то я точно растянулся бы на ковре.

Потом, сквозь дурноту и муть, чувствовал, как Барн и Индар дотащили меня до дивана, слышал, как Барн бормочет: «Ох, ваш-бродь, ну вот куда ж ты сорвался один… я как знал, душа была не на месте…», как Индар рявкнул: «Бездна, да не скули ты! Кровь, воск! У тебя ещё есть этот воск?» Щенок топотал и поскуливал где-то внизу, перепуганный Рэдерик спросил совсем по-детски: «Мессир Клай же не умрёт?» — и всё, я провалился в сон.

И проснулся в золотистом мареве летнего вечера, когда закат уже вот-вот — продрых весь день. И не снилось ничего, и ничто не мешало, и мутная дурнота прошла бесследно — будто вся эта история с ловушкой Нагберта мне приснилась.

А они на мне оставили только рубашку и кальсоны, и притащили подушки, и укрыли пледом, и перешли в гостиную — оттуда я слышал только приглушённые голоса. Дали раненому опомниться.

Я встал и оделся, чувствуя острую благодарность. Фарфоровому или нет — мне надо было прийти в себя, спасибо, друзья, что позволили. Сделали ведь всё возможное, чтобы меня оградить: я видел, что они сняли ковёр и нарисовали вокруг дивана даже не щит, а целый крепостной вал. То-то Нагберт не попытался добить меня во сне.

Они услышали, что я проснулся, и пришли.

Барн обрадовался ужасно:

— Как чувствуешь-то себя, ваш-бродь? Живой?

Я трепанул его по плечу:

— А что, когда я вломился, был здорово бледный? Всё в порядке, братец, не волнуйся.

Барн благодарно рассмеялся над этой глупой шуточкой, и Рэдерик рассмеялся — и он был заметно рад. Зато Индар стоял, скрестив на груди руки, опускал ресницы, изображая прищур, и, видимо, очень жалел, что не может вздёрнуть одну бровь.

— Собираешься ругаться? — спросил я его.

— Ругаться⁈ — Индар мотнул головой, у его фарфорового тела не хватало возможностей, чтобы изобразить всё негодование и весь сарказм в мой адрес. — Да тебя выпороть бы! Или мордой в угол, на горох! Как⁈ Как, тринадцатый круг, ты ухитрился так влипнуть, не постигаю! Оставил Барна с принцем — свистни любого солдатика Норфина, не шляйся один, очевидно же! Ты ведь понимаешь, что тебе просто дичайше повезло⁈

— Понимаю, — сказал я.

Душа у меня пела. Мне повезло. Меня хранила её любовь. Я знал, что она почувствовала. Я знал, что от неё были этот блаженный покой, это тепло и этот внутренний свет. Не говоря уж о том, что она меня снова спасла.

— Ему ещё и смешно! — возмутился Индар. — Дураки — народ весёлый!

— Спасибо, Индар, — сказал я. — Спасибо, дружище.

— Ни стыда у иных, ни совести! — фыркнул он. — Неужели не понимаешь, что жив только чудом?

— Понимаю, — сказал я. — Понимаю даже, каким именно.

— Ага! — радостно сказал Барн с ухмылкой от уха до уха. — Она ж о тебе справлялась, ваш-бродь. В зеркало, — и, видимо, догадавшись, что я тут же подумал, добавил: — Не вышло разбудить-то тебя. Жизни из тебя много хлебнул этот гад. Так леди сказала, что после позовёт.

— Огорчилась она? — спросил я, тут же теряя доброе расположение духа.

— Обрадовалась, — съязвил Индар. — Сам-то посуди…

— Ладно, — сказал я. — Нате меня, ешьте. Виноват. Впрямь свалял дурака. Индар, а Нагберт помалкивает? Любопытно, как он всё это объяснит.

— Не станет он объяснять, — сказал Индар. — Сделает вид, что ничего не произошло. А что? Тебя атаковали? Демон? Этот демон, что ж, был подписан? Ошейник с бирочкой был на нём, как на дамской собачке? Нагберт скажет: у всех нас тут множество врагов.