ОПЯТА (роман-зеркало для массового чтения) - Алексей Константинович Смирнов

Кастрыч угрожающе поскрипывал снегом, подставляя ветру бесстрастное, задубевшее лицо. Он оставлял такие глубокие следы, что сводил на нет старания вьюги припорошить и отлакировать действительность.

В зорких очах Кастрыча отражались мигающие огни еще далекой, но уже близкой городской окраины.

И вот он прошел, пересек селение от края до края; обитатели поселка, вздохнув с облегчением и, крестясь, вернулись было к прерванному чаепитию. Им не терпелось посудачить об увиденном и выстроить пещерные гипотезы. Рокот моторов, однако, побудил их броситься обратно, к окнам. Жуткая пара скрылась, теперь по главной улице, не зажигая фар, ползла вереница машин: два черных джипа впереди, три черных джипа позади, а в середине - закопченный экскурсионный автобус, повидавший достопримечательные виды и весь измочаленный после туристического разврата. Тонированные стекла джипов не позволяли видеть начинку. В кабине автобуса смутно маячил нездешний орлиный профиль. Из убогих и сирых домиков, мимо которых следовала колонна, доносились тупые деревянные удары: хозяева прятали в подпол детей, домашний скот и смехотворную утварь - хлопали крышки. Над улицей метался одинокий фонарь; плясали тени, плыли удушливые выхлопные газы.

Из джипа, шедшего за грузовиком, выпорхнул ядовитый окурок: Каллапс Гвоздоев прикончил девятый за ночь косяк. Свирепый ветер восторженно встретил искорку и задушил ее, хлебнув дурмана, после чего совершенно взбесился и страшно завыл в печных трубах. Теперь замолчали даже собаки.

Заслышав шум двигателей, деревенский Трёхин, изба которого стояла последней, торопливо чокнулся с грибными близнецами, выглотал мутную самогонку, набросил на плечи полушубок, выскочил за дверь и заступил колонне дорогу. Тонированное стекло поплыло вниз; волосатая лапа выставила стодолларовую трубочку. Трёхин послушно забрал ее, отдал воинское приветствие и вернулся в избу, где не замедлил сообщить в рацию, что террористическое движение беспрепятственно продолжается.

- Руки развязаны, - просиял Зазор, когда ему доложили. - Остался последний.

...Джип остановился. Прежде чем продолжить беспрепятственное движение, он выпустил молодцеватого джигита. Восточный гость затрусил к избе, хлопая себя по плечам. Через минуту он вернулся, одной рукой удерживая за волосы три удивленные головы, уже сочившиеся поганочным соком. Другой рукой засовывал в нагрудный карман злополучную трубочку.

- Брось собакам, - распорядился полевой командир.

Изголодавшиеся цепные псы завиляли хвостами, моментально соглашаясь с милостью победителей и признавая их истинными хозяевами не в пример прежним. "Если хозяин с тобой!" - заливались псы на свой неразборчивый лад. Всеядные, они обрадовались головам, предчувствуя мозговые кости, и околели синхронно, под собственный упоенный хруст, убитые растительным ядом.

...Через два часа, портя эфир смертоносными эманациями, колонна пересекла городскую черту, лишь однажды остановившись для ликвидации заблудившегося трамвая со спящими пассажирами.

Вступая в город, Каллапс Гвоздоев ощутил в отношении своих рук - вернее, лап - примерно то же, что испытал генерал Зазор. Ему показалось, будто они развязаны и не понесут заслуженного наказания, потому что рукой ему было уже подать до траурной финишной ленточки.

То, что ему удалось без помех проделать столь длинный и рискованный марш, полевой командир ставил в заслугу себе одному, наливаясь региональной гордостью местного значения. Он гордился своей изворотливостью в общении с продажными Трёхиными, которых либо подкупал, либо обезглавливал, либо и то, и другое с минимальным временным интервалом. Несколько раз он пытался выйти на связь с Ганорратовым, но слышал только умело смонтированный и записанный на автоответчик генеральский мат. Мысленно присовокупив генерала к числу будущих жертв, Каллапс оставил свои попытки, унизительные для гордого горца.

- А ля гер ком а ля гер, - обратился он к одуревшему от анаши личному составу.

Услышав эти слова, боевики принялись победно палить в воздух, галдеть и повторять на все лады: аллигатор, так аллигатор. Упоминание хищника, склонного к неразборчивому пожиранию всего живого, казалось им абсолютно уместным.

Тем временем Кастрыч, опережая отряд на полкилометра, пугал редких сумчатых женщин. Он бодро продвигался к музею-квартире. Билланжи, искалеченный тяготами плена, давно регрессировал ко младенчеству. Он вдруг забился, заплакал на руках у Кастрыча, стал искать грудь, и Кастрыч дал ему.

Потом немного развлек, обращаясь к нему попеременно в искательном, подчинительном, нарекательном, изрыгательном и плевательном падежах.

Никто не встретил Кастрыча, никто не сказал ему, как жить и быть дальше.

"Руки развязаны", - бормотал Кастрыч, премного довольный вольницей.

Он живо воображал себе прокрустово оборудование, брошенное в старой квартире. Конечно, он сначала завернет к себе и, дотерпев принародное мученичество до конца, сбросит цепи, а больше терять ему нечего, кроме мужского достоинства и славы, приобретенной в лесополосе и обгонявшей его.

Об этих качествах тревожиться не стоило.

Кастрыч не без жалости подумал о колыбели грибных полчищ, не помнящих родства. Одновременно он с удовольствием прислушивался к машинному урчанию преследователей, назначенных в удобрение. Не находя в себе сил удержать восторг, распиравший легкие, Кастрыч выдернул мохнатый сосок из блаженного рта Билланжи и проревел тому в поникшее ухо невнятный боевой клич. Билланжи встрепенулся и заморгал, с трудом и мучением припоминая нечто воинственное, родовое, новозеландское.

- Успокойся... - Кастрыч запнулся, подыскивая подходящее обращение. - Бэби, - нашелся он. - Нам предстоит битва за урожай.

Он остановился передохнуть и, пока стоял, пожирал глазами указатель: "Колбасно-авиатракторный завод имени Микояна".

- У нас еще будут дети, - обнадеживающе прошептал он Билланжи на ухо. - Мико-Ян и Мико-Яна, мальчик и девочка.

- Мико... Мико... - бредил Билланжи. - Японцы...

- Грибы, - сказал Кастрыч ласково. - Хотя ты прав. Конечно, японцы. Они выращивают удивительный гриб, микадо; под его восходящее стрекотанье так сладко спится.

- Япония, - мечтательно простонал Билланжи, впадая в блаженное забытье и видя перед собой родные тихоокеанские регионы. Микадо приходился ему региональной тихоокеанской ценностью.

Кастрыч продолжил путь; он шевелил губами, рассматривая так и сяк Миклухо-Маклая, Микки Мауса, Микки Спиллейна и Микаэла Таривердиева.

"Мика... ел... таривердии... Это таривердии", - любовно и возбужденно забормотал Кастрыч, наглаживая припрятанные носы, губы, уши и прочие независимые органы, трепетавшие от близости неизбежного.

"Нарекаю вас", - приговаривал Кастрыч, засовывая палец в какие-то губы, готовые раболепным причмокиванием смягчить свою участь.

Когда в его деятельном сознании образовался "Микола", у Кастрыча даже перехватило дыхание. Миколай Первый, Миколай Второй, Миколай Чудотворец, Миколай Алексеевич Некрасов. От величия картины он застонал, уже не имея сил на Микколу Паганини - сочетание, имевшее в себе квинтэссенцию интимных смыслов.

30. Обратный отсчет

- Мы его потеряли! - воскликнул черный, как гуталин, Гасан, сидевший за рулем головного джипа.

- Включи фары, - каркнул невозмутимый Абдурахман, растекшийся рядом и попивавший из бутылочки клубничный йогурт.

Нервничая, Гасан повиновался. Пурга присмирела, но снег