Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Шелк тут! – каркнул Орев, описав круг над головами пары бегущих.

Чистик нагнал их, как только они двинулись вниз по спиральной тропке. Опираясь на трость, поддерживаемый девушкой в алом, Шелк ковылял довольно-таки быстро, однако Чистик без церемоний вцепился девушке в волосы.

– Прости, патера, но иначе никак.

Рука Шелка потянулась к брючному поясу, но Чистик оказался проворнее: толчок в грудь, и Шелк спиною вперед рухнул на дно меньшей ямы.

– Слушай! – воскликнул незрячий бог совсем рядом.

Покорно замерев и навострив уши, Чистик услышал нарастающий свист следующей бомбы за целую секунду до того, как бомба достигла земли.

На тело умирающего авгура у ног Шелк взирал с радостью и сожалением: в конце концов, это ведь не кто-нибудь – он сам! Возле тела преклонили колени Кетцаль с еще одним авгуром, невысоким, намного моложе, девушка в ризах авгура и некто четвертый, возможно, ровесник Кетцаля.

Четки покачивались в воздухе, вычерчивая один знак сложения за другим.

– Властью мне данной ныне прощаю и разрешаю тебя, патера Шелк, сын мой, от всех грехов. Вспомни же слова Паса, рекшего…

Хорошо-то как… а когда все это закончится, он сможет уйти. Куда? Неважно. Куда пожелает. Главное, он наконец-то свободен, и, хотя наверняка будет порой скучать по своей старой келье, свобода гораздо, гораздо лучше. Конечно, глядя вверх сквозь крылокаменный потолок, он видел одну только землю, но знал: дальше, над нею – весь Круговорот, не говоря уж о бескрайних просторах неба.

– Молю и тебя простить нас, живых, – продолжал невысокий авгур, вновь начертав в воздухе символ сложения.

А ведь, если вдуматься, символ сложения никак не может принадлежать исключительно Пасу. Символ сложения – крест. Точно такие кресты рисовала майтера на аспидной доске, когда Шелк, еще мальчишкой, осваивал арифметику. Символ Паса – вовсе не крест, но пустотелый крест. С этими мыслями Шелк потянулся к собственной шее, но обнаружил, что его пустотелый крест куда-то пропал.

– Я же властью, мне данной навеки, прощаю тебя, патера Шелк, во имя всех бессмертных богов, – заговорил старый авгур. – Прощаю и разрешаю тебя от грехов во имя Всевеликого Паса, Божественной Эхидны…

– Во имя Предивной Мольпы, – подхватил авгур помоложе, – во имя Сумрачного Тартара, во имя Высочайшего Иеракса, во имя Премудрой Фельксиопы, во имя Беспощадной Фэа, во имя Могучей Сфинги…

– А такоже во имя всех меньших богов, – подытожил старший из авгуров.

Крылокамень сменился землей, а земля – воздухом невиданной, небывалой прозрачности и чистоты. Здесь обнаружились Чистик с Гиацинт; из-под обломка крылокамня, скатившегося с наклонной осыпи, высунулась, сжимая пальцы, нащупывая что-то, стальная рука. Охваченный восторгом, Шелк воспарил ввысь.

Еще немного, и воздушный корабль тривигантцев превратился в бесконечно далекого коричневого жучка, а Златая Стезя приблизилась настолько, что Шелку сделалось ясно: ею путь отнюдь не заканчивается. Опустившись на нее, он обнаружил, что это полоска тоненькой золотой мишуры, тянущаяся вдоль круговорота величиной не больше яйца. А где же мычащий жертвенный скот? Где же духи других умерших? А, вот же! Двое мужчин и две женщины…

Моргнув, Шелк в изумлении поднял брови и вновь озадаченно заморгал.

– О, Шелк! Сын мой! Сынок!

Обнявшись, оба прослезились от счастья.

– Матушка!

– Шелк, сын мой!

Круговорот – сплошь грязь и вонь, тщета и обман, а здесь!.. Здесь – все: любовь и радость, свобода и чистота…

– Шелк, ты должен вернуться назад. Мы посланы от него тебе навстречу, чтоб сообщить об этом.

– Так нужно, мой мальчик.

Мужской голос, в сравнении с коим голос Лемура казался чем-то сродни жалкой пародии на него… Подняв взгляд, Шелк увидел прямо перед собою резной лик темно-коричневого дерева из материнского шкафа, а обладатель его оказался изрядно рослым и… голубоглазым.

– Все мы – твои родители. Твои отцы с матерями.

Вторая женщина хранила молчание, однако взгляд ее говорил яснее, правдивее всяких слов.

– Понимаю. Ты была моей матерью, – проговорил Шелк и перевел взгляд на собственную, невероятно прекрасную матушку. – А ты останешься моей матерью навсегда. Навсегда!

– Мы будем ждать, Шелк, сын мой. Все мы. Помни об этом, Шелк.

Что-то качнулось перед самым лицом, словно веер, навевая прохладу.

Шелк поднял веки.

Сидевший рядом Кетцаль махал на него длинной, бескровной ладонью. Рука Пролокутора покачивалась в воздухе мерно, легко, будто маятник.

– Доброго дня, патера кальд. По крайней мере, мне думается, что на дворе давно уже день.

Шелк лежал на земле, глядя в крылокаменный потолок. Боль жалила шею, голову, оба плеча, грудь, обе ноги, живот нестерпимо ныл – каждая мышца, каждая косточка болела на свой, крайне мучительный лад.

– Лежи смирно. Жаль, воды предложить не могу. Как себя чувствуешь?

– Я снова все в той же грязной клетке… Твое Высокомудрие, – не сразу вспомнив о надлежащем обращении к Пролокутору, ответил Шелк. – Только прежде не знал, что это клетка, а теперь знаю.

Кетцаль придержал его за плечо.

– Не спеши подниматься, патера кальд. Сейчас я задам тебе вопрос, но не вздумай проверять ответ на опыте. И то и другое – только предмет для разговора, хорошо?

– Хорошо, Твое Высокомудрие, – согласно кивнув, хотя кивок стоил ему невообразимых усилий, подтвердил Шелк.

– Вопрос мой таков. Помни, мы о сем только беседуем. Сможешь ли ты идти, если я помогу тебе встать?

– Полагаю, да, Твое Высокомудрие.

– Голос твой крайне слаб. Сломанных костей я, осмотрев тебя, не нашел. Нас здесь, не считая тебя, четверо, однако…

– Мы… упали, не так ли? Упали с большой высоты? А перед этим нас кружило над городом в пневмоглиссере городской стражи… или, может, мне все это приснилось?

Кетцаль отрицательно покачал головой.

– Ты, я, Гиацинт… полковник Оозик и Орев. И…

– Да, патера кальд?

– Штурмовик… нет, двое штурмовиков, и еще старый мастер фехтования, с которым меня кто-то познакомил. Имени не припомню, но он-то, вне всяких сомнений, привиделся мне во сне. Слишком уж это… невероятно.

– В эту минуту он, патера кальд, вон там, несколько дальше по коридору. Нам, скажем так, пробовали докучать освобожденные тобой заключенные.

– А Гиацинт?..

Вскинувшись, Шелк поднял голову, однако Кетцаль вновь придержал его за плечи и не позволил сесть.

– Лежи смирно, или я не скажу больше ничего.

– Но Гиацинт? Где она, что с ней? Ради… ради бессмертных богов!..

– Мне они крайне несимпатичны, патера кальд. И тебе также. Отчего бы любому из нас рассказывать кому-либо что-либо ради них? Что с нею, мне, к искреннему моему сожалению, неизвестно. Возможно, она погибла. Ничего определенного сообщить не могу.

– Тогда, будь добр, расскажи, что с нами произошло.

Голая, без единого волоска, голова Кетцаля качнулась из стороны в сторону.

– Для начала, патера кальд, мне нужно послушать тебя. Ты был на волосок от смерти и чудом остался в живых. Откуда мне знать, что ты мог позабыть?

– Подземелья затоплены, Твое Высокомудрие. Я здесь уже бывал. Местами воды много. Очень много.

– Но это место не из таковых. Если ты уже в состоянии осознать, насколько хвор, и сдержать данное слово, воду я отыщу. Как