Дом бурь - Йен Р. Маклауд

несущий сигнал. Ральф коснулся двух винтовых зажимов на крышке испытательного прибора. Мир подернулся рябью. Трудяги-телеграфисты часто пренебрегали зеркалами и пели, как их предки, стоявшие у кормила; впрочем, Ральф понимал, что зашел слишком далеко, прибегнув к этому способу. Так или иначе, процесс был пугающе простым, и генерал испытал облегчение, когда перестал чувствовать телесную боль и настолько приблизился к состоянию чистой информации, насколько осмелился бы любой телеграфист в здравом уме и трезвой памяти. Информация проносилась мимо то со свистом, то с тихим шелестом, и вскоре Ральф безошибочно определил, что проник в сеть Бристоля, где пришлось отыскать самый большой и суетливый сгусток данных, не то истинный водоворот, не то извергающийся вулкан. Несомненно, это и было Верховное командование Гильдии заморских коммерсантов.

Зазвонил телефон, и Ральф увидел, как западный солдат, одетый в форму, похожую на его собственную, встал из-за стола и уселся перед зеркалом. Выражение лица западника изменилось, как только он узрел перед собой генерала восточной армии. Сообразительный, не какой-нибудь престарелый маразматик, и это хорошо. Возникло смутное ощущение, что они с Ральфом, вероятно, пересекались на какой-то вечеринке или собрании в Лондоне, Бристоле или Дадли задолго до войны…

– Я вельграндмастер Ральф Мейнелл. Я командую Вторым восточным батальоном лояльных вооруженных сил.

Мужчина моргнул.

– Зачем вы мне звоните?

– Я хочу поговорить о мире.

Стоило отдать западному генералу должное: на его лице не дрогнул ни один мускул. Потом он поджал губы. И тотчас же все полетело кувырком. Ральф пришел в себя и обнаружил, что лежит навзничь на холодном земляном полу телефонной подстанции и падающий через дверь свет загораживают солдаты-восточники в полной броне.

Его отвели обратно к вездеходу, где уже ждал начальник штаба, мрачный грубиян с рыжими усами, бывший естествоиспытатель по фамилии Арундель. Колонной из трех вездеходов они двинулись по раскисшей дороге обратно в Херефорд. Снегопад усилился, первая зимняя белизна падала так густо, что темная земля как будто поднималась ей навстречу.

– Выпейте немного. – Арундель предложил ему глоток спиртного из фляжки, которую Ральф с трудом удерживал непослушными руками, пока вездеход прыгал и трясся. Жидкость обожгла гортань. – Судя по виду, вам это нужно. Возможно, мы сумеем отправить вас поездом в Лондон, если этот проклятый снегопад не усилится.

– Я предатель. Я не заслуживаю такого обращения.

– Вы больны, Мейнелл. – Арундель забрал фляжку, захотел было глотнуть из нее, но, взглянув на Ральфа, закрутил крышку и закурил сигару. – Что вы сказали западникам?

Ральф, у которого не было причин относиться к этому человеку неприязненно, постарался описать разговор во всех подробностях.

– И это все? – Арундель сплюнул наружу и вытер усы. – Вы назвали свое имя и звание и сказали, что хотите мира?

– Меня прервали.

– Вряд ли вы в состоянии обеспечить мир, дружище. Никому из нас это не под силу.

– Но я устал воевать.

– Послушайте, Мейнелл, вы явно не в себе, вы заработались. Сегодняшний поступок был такой безнадежной глупостью, что над ним просто посмеются. Расскажите в Лондоне то же самое, что рассказали мне, и дело ограничится несколькими сменницами отдыха. Вы вернетесь в этот богом забытый Херефорд раньше, чем мы его возьмем.

– В таком случае, мне лучше сказать им что-нибудь другое.

Оба тихонько рассмеялись. Иногда на этой войне трудно было удержаться от смеха. Снаружи тем временем возникли сугробы. Вероломный ландшафт смягчался, ретировался. Все сделалось красивым, словно во сне. Затем вездеход перед ними накренился. Он беспомощно пыхтел и рычал, как будто застрял в глубокой колее, и их машина была вынуждена остановиться.

Арундель выругался и затушил сигару.

– Да что с вами такое… – Он начал вставать, а потом, в тот самый момент, когда в расплывчатой белизне что-то громко щелкнуло, охнул и повалился обратно, наполовину прикрыв Ральфа своим массивным телом. От тела исходило влажное тепло, и потрясенный Ральф, вопреки всему, что видел и испытал, не сразу понял, что это кровь и моча. Он попытался оттолкнуть Арунделя. Тот застонал, сопротивляясь из последних сил, его жизнь и сознание стремительно угасали.

Солдаты высыпали из других вездеходов, белое безмолвие сменилось криками и треском выстрелов. Ральф наконец-то высвободился из-под Арунделя и тоже вывалился наружу. Вокруг свистели пули, звякали о броню. В метельной мгле клубился дым, то и дело возникали оранжевые вспышки. Он понятия не имел, что происходит, и было вполне вероятно, что их атаковали солдаты-восточники, сбитые с толку плохой видимостью, а не какой-то западный отряд. Он откатился от вездеходов, упал в придорожную канаву, закашлялся. Лишь после того, как его вырвало, Ральф пришел в себя и пополз прочь сквозь грязную воду.

Канава расширялась. Крики и стрельба позади звучали с прежней силой. Впереди были только белизна и тьма. Никак не получалось выкинуть из головы дурацкую мысль: столь раннее наступление зимы превратит снабжение в подлинный ад. Несмотря на то что теперь он стал настоящим предателем, Ральф поразмыслил, сможет ли добраться до следующего КПП и поднять тревогу. На четвереньках, время от времени останавливаясь, поскольку каждый приступ кашля завершался тем, что его рвало тонкими яркими струйками крови, Ральф пробирался сквозь твердеющую от мороза грязь. Звуки стрельбы почти стихли. Затем впереди показался силуэт, а вместе с ним и голос, и этот голос что-то напевал.

Друг или враг? Восток или Запад? Но все обычные вопросы казались неуместными. В конце концов, он-то теперь кто? И все-таки следовало остановиться, разобраться в ситуации. Если не обдумать как следует, куда дальше идти – точнее, ползти, – можно угодить прямиком в могилу. Но каким бы странным ни казался силуэт, как бы причудливо ни дрожал голосок, беглец продолжил двигаться вперед. На самом деле самым странным было то, что он узнал этот голос, этот силуэт, эту песню.

– Ах, ну надо же. Вот и он…

Она прекратила напевать и встала над канавой, благодушно протянув к нему руки в лохмотьях, похожие на лапки насекомого.

VI

Каждое утро, просыпаясь, Мэрион позволяла себе роскошь не осознавать, где находится. Тот факт, что она всегда понимала, что это и впрямь роскошь – ведь, безусловно, есть вещи, важные вещи, которые, будучи сделанными или не сделанными, приведут к хорошим или ужасным последствиям, – только добавлял ей очарования. Первым делом она подумала о воде, о прохладных сверкающих просторах, бурлящих и стремящихся навстречу. Вода захлестнула ее ноги, с головой погрузила в соленые крики чаек. А затем нагрянуло новым приливом журчание волн. Она вознеслась сквозь чудесное тепло и великолепные сады в комнату с высоким потолком, единственным косым окном и узкой кроватью,