Дом бурь - Йен Р. Маклауд

полной бескрайней прохлады. И да, было еще очень рано, солнечный луч только-только перебрался через оконную перемычку на побеленные стены; в воздухе витал легкий запах хлорки и необыкновенной, продуманной, важной и прекрасной чистоты. Ах, впереди так много дел.

Подумав о том, сколько латуни надо отполировать и сколько каминных решеток почистить, Мэрион открыла глаза. Хотя она и знала, что на самом деле это не Инверкомб, полутемная комната не так уж сильно отличалась от того места, где она когда-то спала. Вздохнув, поднялась с кровати и оделась. Половина шестого, холодрыга. Она поднялась по длинной центральной лестнице и направилась мимо темных кабинетов, чтобы выслушать отчет старшей медсестры. Ночь выдалась спокойная. Мало смертей, вновь прибывших тоже немного. Никаких чрезвычайных происшествий, которые могли бы потребовать ее пробуждения.

– Это все?

Старшая медсестра кивнула, и по ее лицу отчетливо читалось, что нет.

– Вы что-то хотели сказать?

– Всего лишь спросить, знаете ли вы, о чем люди говорят.

– Это здесь при чем? – Мэрион поняла, что уже устала. – Простите, сестра. Я имела в виду…

– Не переживайте. Я понимаю. Просто с фронта дошли вести, что Херефорд пал…

Она спустилась по следующей лестнице, затем прошла вдоль основных палат. Учитывая, что три года назад Сайренсестерский колледж был школой Объединенных гильдий инженеров, он необычайно хорошо приспособился к роли военного госпиталя. Спальни, каждый огороженный альков на четыре койки – медсестрам было удобно наблюдать, почти ничего не нуждалось в переделке. Вечный холод, эхо шагов и голосов, даже чувство скрытой утраты и одиночества – все существовало задолго до того, как Мэрион реквизировала это место. Вероятно, среди учителей царило такое же тайное пьянство, как сейчас среди медсестер.

Раненые привыкли к ее присутствию, но все равно, когда она входила в полутемные палаты, начинались крики и стоны. Бом, бом, бом! Они превратили ее имя в жуткую речёвку и отбивали ритм подкладными суднами. Отдельные пациенты затихали, когда она приближалась, но все равно по больнице разносились эти чертовы три такта. Мэ-ри-он! Она этого не хотела – ее никто не спросил, – но тем не менее все из-за нее, и бесполезно кричать и злиться на сестер и санитарок. Единственным выходом было бы не проводить такие обходы. Ну и зачем она тогда нужна?

Изувеченные головы поворачивались на подушках в ожоговом отделении. Руки, которые не были руками, жаждали ее якобы исцеляющего прикосновения. Кто же я, думала Мэрион, слушая их сдавленный шепот: усталая и раздраженная женщина, которая изо всех сил старалась не замечать запаха жареного мяса, или ангел-хранитель, какого они себе вообразили? И конечно, слухи о предполагаемом поражении в Херефорде распространились повсюду. В зависимости от того, кто их пересказывал, про Запад говорили, что он отступает, перегруппировывается, окапывается… Зевающий персонал предсказывал много работы и очередную бессонную ночь, однако новых поступлений пока не было, не считая заурядные несчастные случаи, контузии, сифилис и пищевые отравления. Холодея от тревоги, она вышла из палаты в коридор.

Несколько лет назад, до телохранителей и амулетов, Мэрион тотчас же отправилась бы в Херефорд сама. Или, на худой конец, провела бы всю ночь здесь, занимаясь сортировкой раненых, помогая разбираться с прибывающими повозками и экипажами. Теперь она понимала, что система, установленная ею в этом и большинстве прочих госпиталей Запада, лучше работает без вмешательства. Когда она была рядом, у людей дрожали пальцы. Почкообразные лотки падали. Солдаты пытались оторваться от пропитанных кровью носилок, чтобы прикоснуться к ней. Мэ-ри-он! Мэ-ри-он! Такого и врагу не пожелаешь. И она никогда не была достаточно тщеславной, чтобы вообразить, будто без ее присмотра все разладится. Тем не менее она не могла сидеть сложа руки, поэтому вошла в административное отделение и объявила, что отправляется в Бристоль, – не мог бы кто-нибудь, пожалуйста, узнать расписание поездов?

На вокзале царил хаос, родственники солдат толпились в ожидании несуществующих новостей, и Мэрион одним присутствием его усилила, пробиваясь сквозь протянутые в мольбе руки и полные надежд лица в свой вагон. Когда поезд тронулся, она подумала, что в том, чтобы быть Мэрион Прайс, есть преимущества. По крайней мере, у нее было отдельное купе и приятная свобода просматривать утренние газеты, которую прерывали только заикающиеся охранники, просившие подписать что-нибудь для дочерей, жен, матерей…

О Херефорде, конечно, писали в газетах, но всего лишь обычную чепуху про «отважное сопротивление Запада» и «переломный момент», а на первых полосах доминировало известие о потоплении французского корабля, что, предположительно, означало ослабление блокады. Мэрион отложила газеты в сторону. Она попыталась вспомнить пьянящее чувство тех первых успехов, времена, когда до Лондона осталось совсем немного, и она, вероятно, хотела увидеть Восток запуганным и побежденным не меньше, чем любой другой житель Запада, хотя и сугубо по эгоистичным причинам. А потом, несмотря на все неудачи, постоянно казалось, что скоро появится новое оружие, альянс, воплощение мира – словом, победа не за горами. Теперь война бушевала уже три года, и даже Херефорд, предположительно, пал. Взгляд Мэрион переместился с мелькающей за окном сельской местности на короткую репортажную заметку. «Войска, очевидно, возглавляемые генералом Мейнеллом…» Война была похожа на лихорадку – кошмар, подчиненный особой внутренней логике, вплетающий в себя проблески утраченных воспоминаний.

Она никогда не стремилась следить за успехами Ральфа, но, как и его мать, он всегда был где-то рядом, и в каждой газете, которую она читала на протяжении многих лет, его или ее имя упоминалось где-нибудь в длинном списке «Гильдейских мероприятий». Чаще всего это было так мимолетно, что никто другой не заметил бы, но она неизменно замечала. Но ее былой гнев и чувство предательства, которое она взлелеяла в «Альфи» и после потери ребенка, а потом на протяжении долгих лет жизни на реке и с Ноллом, – все это ушло или, по крайней мере, переродилось в энергию, которую она вложила в борьбу с глупостью, неэффективностью и предрассудками. Сегодня в Бристоле предстояло выдержать очередную битву.

За годы она привыкла к этому городу, но каждый приезд по-прежнему вызывал у нее воспоминания о том, как они с Ральфом ехали на грохочущем поезде из Латтрелла, о толпе и шуме на раскаленном от летнего солнца вокзале Темплмидс, о чудесном избавлении от личины Элизы Тернер. Однако сегодня, когда состав замедлил ход и рельсы протянулись серебристыми нитями под темнеющим пасмурным небом, она могла быть только Мэрион Прайс и думать лишь о близости восточной армии и о маршруте, которым та пойдет из Херефорда через долину Уай, отрезая жизненно необходимые Западу территории. С этого момента, помимо чудес, в которые Мэрион больше не верила, впереди