Мальчик на деревянном ящике. Самый младший из списка Шиндлера - Леон Лейсон

ком заботиться. Мама беспокойно ворочалась в постели, а я буквально ощущал, как в ее голове роятся вопросы: «Что теперь делать? Как мы будем жить дальше?» Мне хотелось как-то помочь ей, облегчить страдания и показать, что она может положиться на меня. Но вряд ли попытки младшего ребенка храбриться внушали ей какую-то уверенность. Она осталась одна, и на нее легло непосильное бремя единоличной ответственности за сохранение своей жизни и жизни своих детей.

В начале декабря 1939 года нацисты заявили, что евреям отныне запрещается посещать школу. Услышав о новом ограничении впервые, я даже ненадолго повеселел. Какой десятилетний ребенок не обрадуется нескольким дням отдыха от школы? Однако чувство это продлилось недолго. Я быстро понял, насколько велика разница между тем, чтобы не ходить в школу пару дней, и тем, чтобы вообще больше никогда ее не посещать. Так нацисты в очередной раз отнимали у нас то ценное, что оставалось.

Вместе с Давидом и Пешей я принялся искать работу, что было нелегко, ведь тем же самым занималось множество еврейских детей. Давиду удалось устроиться помощником водопроводчика: он носил его инструменты и помогал во многих делах. Сестра убирала дома. Я вызвался наклеивать этикетки на бутылки в компании по производству безалкогольных напитков, и за это в конце рабочего дня в качестве оплаты мне выдавали одну бутылку газировки. Я приносил ее домой, чтобы поделиться со всеми.

Однажды днем, возвращаясь с работы, я вдруг заметил среди прохожих одного из тех гестаповцев, которые ворвались к нам. Я не мог ошибиться! Не знаю, что на меня нашло, но я побежал следом и стал умолять рассказать, куда увели отца. Грозный бандит смотрел на меня с презрением, будто я был меньше ворсинки на его мундире. Знай я лучше, что представляют собой подобные типы, испугался бы за свою жизнь. Но я не знал, и, возможно, моя смелость произвела на него впечатление, поскольку он сообщил, что отец в тюрьме Святого Михаила. Я забежал за Давидом, и вместе мы помчались в центр города к запретному зданию. Конечно, нам не разрешили с ним увидеться, но подтвердили – он действительно там, и одно осознание того, что отец жив, придало ощущение цели. Если он каким-то образом продержался, и мы сможем. Потом мы с Давидом почти каждый день ходили в тюрьму, относя свертки с едой, заботливо приготовленные и упакованные мамой. Сейчас, вспоминая об этом, я понимаю: гестаповец мог совершенно спокойно солгать, и я бы ничего не узнал, однако по какой-то причине сказал правду.

Через несколько недель, казалось бы, без всяких причин отца выпустили из тюрьмы. Едва он вошел в дверь, мы безумно обрадовались и испытали облегчение. Вместе с тем радость омрачала и неожиданная грусть. Было заметно, что пережитое изменило его, и дело не только в том, что он похудел и ослаб; он изменился в корне. Нацисты лишили его и сил – хотя в последующие годы он обнаружит в себе большой их запас, – и уверенности, и чувства собственного достоинства, которые придавали бодрость. Теперь он мало говорил и ходил с опущенным взглядом. Он потерял не только работу на стекольном заводе, но и кое-что более ценное – человеческое достоинство. Я был потрясен до глубины души, видя, как отец переживает поражение. Если он не смог противостоять нацистам, как смогу я?

К концу 1939 года я понял: предсказание отца было ошибочным. Положение наше казалось ужасным во всех отношениях, и все признаки указывали на то, что война продлится долго. Нацисты, словно не довольствуясь тем, что уже сделали евреям, ежедневно придумывали новые унижения. Если навстречу по тротуару двигался немецкий солдат, еврей должен был сойти с тротуара и подождать, пока тот пройдет мимо. Начиная с ноября всех евреев от двенадцати лет и старше обязали носить нарукавные белые повязки с голубой звездой Давида, которую раздавали в Еврейском комитете – органе, учрежденном нацистами для решения еврейских вопросов. Тем, кого ловили без повязки, грозил арест, а также, скорее всего, пытки и смерть.

Пока мне не исполнилось двенадцать, я повязку не носил. Потом, став достаточно взрослым, решил и дальше не носить. Несмотря на то что увиденное и пережитое поколебало мою уверенность в себе, бывали моменты, когда я не подчинялся правилам и втайне задирал нос перед врагами. В каком-то смысле я использовал против них их собственные стереотипы, ведь ничто в моей внешности не выдавало еврея. Густые темные волосы и голубые глаза делали меня похожим на обычного польского мальчика. Время от времени я садился на скамейку в парке, чтобы доказать, что могу делать то, что хочу, в наивной манере сопротивляясь. Конечно, я не осмеливался делать такого, когда рядом находились те, кто знал меня. Мальчишки, с кем я раньше играл, теперь отворачивались. Не знаю, выдали бы они меня, хотя, скорее всего, выдали бы в попытке стереть память о том, что когда-то дружили с евреем. Я смотрел, как они по утрам идут в школу, будто ничего не изменилось – для меня же изменилось все. Я больше не был тем счастливым и озорным мальчишкой, который с радостью ждал возможности бесплатно покататься на трамвае. Каким-то образом само существование евреев стало препятствием на пути Германии к мировому господству.

Отец нашел способ бросить вызов нацистам и одновременно помочь нам выжить, пусть и незаконно. Он работал тайком, в обход отчетности, в стекольной компании на улице Липова. Однажды его отправили через дорогу, в дом номер 4 по Липовой улице, где располагалась фабрика эмалированной посуды и где до войны он иногда ремонтировал инструменты и оборудование. Новому владельцу, нацисту, потребовалось вскрыть сейф. Не задавая вопросов, отец просто достал нужные инструменты и быстро взломал сейф. И это оказалось самым удачным поступком в его жизни, так как совершенно неожиданно этот нацист предложил ему работу.

Я часто спрашивал себя, о чем в тот момент думал отец. Испытал ли облегчение или только тревогу по поводу того, что этот человек прикажет делать дальше? Он понимал: никакой заработной платы ему не получить, деньги будут попадать в руки нациста. Иными словами, принять предложение о работе означало трудиться бесплатно, но, с другой стороны, это был шанс защитить себя и семью. Возможно, в следующий раз кто-то и встанет между ним и очередными гестаповцами, которым вздумается ломиться в его дверь. В любом случае попробовать стоило, отказывать – не вариант. Может, отец почувствовал, что в этом нацисте есть что-то порядочное. А может, избитый до полусмерти и готовый ухватиться