Мальчик на деревянном ящике. Самый младший из списка Шиндлера - Леон Лейсон

И вот в предрассветные часы 1 сентября 1939 года мой сон прервала сирена воздушной тревоги. Я вскочил с кровати, прибежал в другую комнату и увидел, как родители внимательно слушают радио. В мрачных тонах диктор сообщал отрывочные и доступные на тот момент подробности. Немецкие танки пересекли границу Польши, немецкая авиация, люфтваффе, атаковала пограничный польский город. Так началось немецкое вторжение.

Потом под вой сирены воздушной тревоги мы с родителями, Цалигом, Пешей и Давидом поспешили спуститься по лестнице в подвал, где присоединились к соседям. Через несколько минут услышали, как над головой пролетают самолеты. Мы ожидали, что за ними последуют взрывы бомб, но, как ни странно, их не было. Когда прозвучал отбой воздушной тревоги, мы вернулись наверх, в квартиру. Я выглянул в окно и вздохнул с облегчением, не увидев ни одного немецкого солдата. Только на улицах царила жуткая тишина. Когда два дня спустя мы узнали, что Франция и Англия объявили войну Германии, я ощутил надежду. Думал, что их войска, конечно же, быстро придут на помощь. Однако шли дни, а помощь не приходила.

Несмотря на храбрость, польские военные не смогли остановить мощный поток немецких солдат, переправившихся через границу и устремившихся на восток. Наступил полный крах, положивший конец знакомой нам в Кракове жизни.

В первые дни войны многие взрослые мужчины, как евреи, так и неевреи, бежали на восток, подальше от фронта. Исходя из опыта Великой войны, люди полагали, что женщины и дети будут в безопасности, а трудоспособных мужчин призовут в немецкую армию в качестве подневольных рабочих. Поскольку отец и Хершель были наиболее вероятными жертвами, они собрались вернуться в Наревку. Но поездка была сопряжена с опасностью, ведь немцы наступали, и потому решили оставить нас – Цалига, Давида и меня – в Кракове с матерью, как еще маленьких или достаточно юных и беззащитных, чтобы нас пощадили. Поэтому однажды утром отец с Хершелем поспешно оделись, взяли немного еды и, не прощаясь, уехали. На глазах у нас, остававшихся, выступили слезы. Я помню, как смотрел на закрывающуюся дверь и размышлял, увижу ли когда-нибудь снова отца и брата.

Через пять дней после первой сирены воздушной тревоги до нас дошел слух, что на мостах через Вислу выставлена какая-то охрана. Настроение поднялось. Конечно же, это должны быть французские или английские солдаты, идущие нам на помощь! Они остановят немцев, и тогда отец с Хершелем вернутся. Так как мать вряд ли разрешила бы мне выйти, я, не отпрашиваясь, тайком выбрался из квартиры, чтобы увидеть все своими глазами. Мне хотелось принести семье радостную весть, что нам не грозит опасность и мы скоро опять будем вместе.

В гнетущей тишине я направился по привычному пути к реке. Где все? Почему люди не ликуют и не радуются солдатам, которые пришли нас защищать? Приблизившись к мосту Повстанцев, я заметил солдат и замедлил шаг. Сердце замерло. По символам на касках я догадался: это не французы и не англичане. Это немцы. Было 6 сентября 1939 года. Не прошло и недели с начала войны, а они уже вошли в Краков. Тогда мы еще этого не знали, но начались наши дни в аду.

3

Исхудалый и мрачный мужчина медленно поднялся по лестнице и остановился в дверях квартиры. Я узнал его, только когда он зашел внутрь и рухнул на стул. Это был отец – точнее, то, во что он превратился за несколько недель. Все мы – мама, сестра, братья – бросились его обнимать, но радость длилась недолго. На смену быстро пришел страх – страх о том, что теперь будет с нами и с моим старшим братом.

Отец рассказал, что они с Хершелем присоединились к толпе беженцев, идущих на север и восток. Решив опередить немецкие танки и немецких солдат, они шли целыми днями с рассвета до ночи, останавливаясь отдохнуть лишь на несколько часов в полях, где находили единственную доступную еду – кукурузные початки, которые срывали со стеблей и ели сырыми. При приближении к какому-нибудь городу среди беженцев разносился слух, что немцы уже вошли в этот город. С ужасающей быстротой они захватили всю западную часть Польши и продвигались на восток.

Молодой и сильный Хершель мог идти быстрее отца, тогда как отец сильно беспокоился по поводу оставленных жены и детей. Поэтому они решили, что Хершель пойдет один до Наревки, а отец вернется в Краков и попытается устроиться в оккупации. Обратный путь был опасным и медленным, но в конце концов ему удалось добраться до дома. Я очень радовался его возвращению.

Между тем, по мере того, как немцы осваивались в Кракове, евреев все чаще высмеивали в различных оскорбительных карикатурах. Появились унизительные плакаты на польском и немецком языках, изображавшие нас как гротескных, грязных существ с большими кривыми носами. Для меня все это казалось лишенным всякого смысла. У нас было не так много одежды, но мама старалась поддерживать ее в чистоте, и уж никогда мы не ходили грязными. Я поймал себя на том, что внимательно изучаю наши носы – ни один не был таким уж большим. Я не мог понять, зачем понадобилось нас высмеивать и изображать не такими, какие мы на самом деле.

Стремительно множились различные ограничения. Казалось, евреям запрещается почти все. Сначала – сидеть на скамейках в парках, а затем и вовсе запретили посещать парки. В трамваях огородили места для поляков-неевреев в передней части вагона и для евреев в задней. Поначалу ограничение меня только раздражало. Из-за него я не мог играть с приятелями в догонялки с кондуктором. Однако вскоре прекратились и остальные игры. Евреям вообще запретили пользоваться общественным транспортом. Мальчишки, кого раньше нисколько не волновало то, что я еврей, один за другим отворачивались от меня. Потом начали бормотать неприятные слова, когда я подходил. Наконец один из самых жестоких бывших приятелей заявил, что они не потерпят в своих рядах еврея и никогда не будут играть с ним.

Среди неразберихи и неопределенности первых недель немецкой оккупации незамеченным прошел мой десятый день рождения, 15 сентября 1939 года. К счастью, Краков избежал разрушительных бомбардировок, которым подверглись Варшава и другие города; но и без этого на улицах царил ужас. Немецкие солдаты действовали безнаказанно. Нельзя было предугадать, что произойдет в следующий момент. Они