Обычная дорога российская - Александра Филипповна Колесникова

К «Лешему»

Во всей дружной семье Голиковых только тетки, мамины сестры, бывали сварливыми. И замуж повыходили, а все подолгу торчали в большом доме Георгия Ивановича.

Сидит тетка в углу и вдруг ни с того, ни с сего сердито вещает:

— Ужо придет антихрист. У праведных лики останутся светлыми, у грешников — почернеют. Глянь, Кланя, в зеркало. Глянь! Темнеют у тя круги под глазами.

Нервная Клавдя, сестра Машурки, — в крик до слез.

Или:

— Намедни вышла на рынок идти, а через дорогу — котище. Черный. Оглянулся, посмотрел на меня. Пришлось вернуться, Ольгу на рынок посылать.

Приехала Машурка в лес к отцу. Тетка-лесничиха в свой черед там кухарила. А лес вкруг голиковского поля умел делать эхо.

Машурка крикнула:

— Дурак!

— Урак! Рак! Ак! — откликнулся лес.

— Замолчь! — одернула тетка Машурку. — Леший-то подумает: ты его — дураком. Накажет нас.

Пошли Машурка и тетка по ягоды. Ягоды крупные, сочные. Машурка собирает их в корзинку, радуется и в рот не забывает класть. Вдруг кто-то завыл вдали. Протяжно так, противно. Тетка побледнела и лукошко бросила.

— Додразнилась-таки! И ягоды-то какие-то заколдованные. Не трожь их.

Подобрала юбки да в страхе бегом из леса. Страх заразителен. Дунула и Машурка за теткой вслед.

— Вы что? — спросил Георгий Иванович.

— Леший… воет… гонится! — задыхается от бега тетка.

— Вася, наточи-ка саблю, — приказал отец.

Вася сдернул со стены саблю, качнул ногой ход точила. Сначала ржа брызнула со стали, потом — искры. На серьезном лице Васи угадывалось веселье. Отец принял саблю, взял ее на плечо и провозгласил:

— С нами крестная сила!

— За веру, царя и отечество! — отозвался Вася и встал отцу в затылок.

Отец скомандовал:

— К лешему ша-а-агом марш!

«Войско» пошагало дурашливым парадным шагом. Вернулись с теткиным лукошком. Отец рассказал:

— Идем. Сидит. Волосатый, хвостатый, ягоды из лукошка лопает. Я ему: «Ты по какому праву, черт козлоногий, Нюрку с Машуркой напугал?» Он мне: «Извините, пошутил!» Лукошко вернул, а за ягоды велел кланяться.

Машурку от развеселого отцовского вранья смех забрал. А тетка обиделась.

К вечеру Машурке стало не до смеха. Вася позвал ее потихоньку:

— На нашу полянку сходим.

Там Вася вынул из-под лежака свою заветную сумку, показал сестре запечатанный большой конверт. Сказал: «Александр Фотьич написал. И велел передать Марии Конидьевне, если с ним случится что».

— Что с ним может случиться?

— Помнишь, как певун церковный к нам на чтение заглядывал?

Машурка помнила: приходил тот в своей знаменитой рубахе, расшитой нотами «Боже, царя храни».

— Думаю, певун не раз подслушивал. А певуна ребята видели с околоточным. Теперь чтения Александру Фотьичу запретили. Певун будет читать «Жития святых». Я на его чтения не пойду.

— И я тоже. Я про святых раньше его читала.

Трудные времена

Девятнадцатый век подходил к концу. Надвигался век двадцатый. Почему-то многие ждали от него добрых перемен. Но еще не настал он. А вокруг семьи Голиковых и в ней самой начались сплошные несчастья.

Слегла Александра Матвеевна — жена Георгия Ивановича и мать пятерых детей. Что подсекло ее? Смерть четырех кряду младенцев? Простудная кухня? Только обезножила она, а потом разбил ее паралич.

Тогда же пришел в поздний час Вася, шепнул Машурке:

— Александра Фотьича жандармы забрали. Мы с Пашей Гуляевым подсмотрели.

После очередной поездки в лес передал Машурке конверт:

— Снеси Марии Конидьевне. Тебе удобнее. Ты у нее училась. Да чтобы никто не видел. Из рук в руки ей передай.

Высмотрев, что учительница одна дома, Машурка передала ей конверт.

Мария Конидьевна пригласила:

— Садись.

Распечатала конверт и долго читала большое письмо. Потом тоже долго сидела молча, смотрела за окно. Сказала Машурке:

— Знай, Машенька, в тюрьму не только лихой народ попадает. Очень хорошие, очень добрые, смелые, умные люди томятся в тюрьмах.

— Я давно знаю. Мне Вася рассказывал. И сам Александр Фотьич. Про декабристов. И у Некрасова об этом есть. Александр же Фотьич — добрый, хороший. Певун козлобородый — скверный. И жандармы.

Мария Конидьевна заявила твердо:

— Читки у меня будем устраивать. Только собираться будем так, чтобы никто не видел, никто не знал. Ты и Вася поможете мне собрать ребят и девушек надежных.

Но тут Васе и Машурке стало не до читок. Привезли домой отца со страшно искалеченной рукой. Работал он возле молотилки, и шестерни затянули его холщовый фартук. Закричал он, попытался оторвать фартук. Пока услыхали да остановили машину, сжевала она отцу руку.

Бабушка выправила кости, промыла и зашила отцу раны. Перевязала, поставила лубок. Руку не отняли, но стала она, как неживая, и совсем не переносила холода. Бабушка сшила зятю меховую беспалую до локтя рукавицу. Георгий Иванович прозвал свою изувеченную правую руку «барыней».

В поисках дохода семье нашел он такое дело: по договору с владельцами леса один участок нужно было расчистить под пахоту. Плата за работу — древесина. Примерился Георгий Иванович к участку: вроде невелик, а дров будет прорва. На продажу. Даже вывеску Георгий Иванович заказал: «Г. И. Голиков. Торговля дровами».

Ольга, Маша, Клавдя, кто-нибудь из теток жнут в четыре серпа хлеб. Бабушка пользует больную дочь свою Александру Матвеевну. Отец и Вася валят деревья в лесу (Георгий Иванович приловчился орудовать одной левой и с пилой, и с топором). Потом Сынок в работу впрягается, вместе с людьми тянет веревку, что накинута на пень с подрубленными корнями.

Вроде бы пошло дело на лад в хозяйстве. Но тут тетки, сестры болящей Александры Матвеевны, сотворили недоброе дело, от которого никому проку не было, лишь разлад в семье пошел. Подменили они вдвоем бабушку, мать свою, у постели сестры: бабушке давно в поле хотелось съездить. Александра Матвеевна уже память теряла. Вот и внушили ей сестры отписать в завещании (Георгий-то Иванович в свое время все имущество за женой оставил!) не на мужа, а на полный раздел между мужем, детьми и ими, сестрами Александры. В полубреду это сделала больная. Нотариус все печатями закрепил. Тут настало время попа звать.

Умерла Александра Матвеевна. Сорока одного года умерла. Овдовел второй раз уже престарелый Георгий Иванович. Осиротели дети…

И смерть жены, и бестолковое завещание выбили Георгия Ивановича круче, чем увечье. Не хозяином, а лишь опекуном детей своих был теперь он. Стал он силы терять и сноровку. Расчистка участка замедлилась. Появилась неустойка, нависли долги. Из доброго рачительного хозяина жизни своей быстро стал он обращаться в жалкого старика. Глохнуть начал и в отчаянии обратился к страшной и