Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

градостроительстве, языке, способах перемещения или климате на жизнь людей – но в масштабе столетий, а не в короткие отрезки времени. Политическая история – пена на поверхности волн, а важная, настоящая история лежит гораздо глубже этой поверхности.

Сам по себе этот подход не нов. Дэвид Юм, прочитав в 1749 году трактат Монтескье “О духе законов”, увидел в истории непрерывный процесс, обусловливаемый географическими и климатическими условиями, влиянием экономических сил, религии, законов и установлений: отдельные люди могут влиять на него лишь в ограниченных пределах, но никак не контролировать. Не так давно швейцарец Якоб Буркхардт в книге “Культура Италии в эпоху Возрождения” (1860) и голландец Йохан Хейзинга в “Осени Средневековья” (1919) пытались дать цельный образ культуры. “Присутствует также, – напоминает Крис Уикем, профессор истории оксфордского колледжа Олл-Соулз, – прежнее традиционное разделение между германским тяготением к хроникам политической власти, аристократической идентичности и социально-правовым категориям – и французским предпочтением изучения региональных социально-экономических и социально-политических условий. Бельгийцев занимала в первую очередь экономическая история, поскольку в этом регионе встречаются все три национальные традиции”[658]. Выражение “неподвижная (застывшая) история” (l’histoire immobile) предложил наследник Броделя Эммануэль Ле Руа Ладюри: это название его инаугурационной лекции в Коллеж де Франс.

Камиль-Эрнест Лабрус (1895–1988), пусть не принадлежа к школе “Анналов”, оказал сильное влияние и в качестве главы кафедры социальной истории в Сорбонне руководил подготовкой диссертаций большинства историков третьего поколения школы “Анналов”. В двух своих главных книгах Лабрус выделил три блока, Бродель подхватил и расширил: временные интервалы, основанные на структуре, конъюнктуре и событии, но в руках молодого человека эти элементы были преобразованы. Сам Бродель писал: “История – вероятно, наименее структурированная из наук о человеке – усваивает уроки разнообразных сопредельных дисциплин и старается отразить их в своих собственных исследованиях”[659].

Бродель показал, что с 1750 года до окончания Второй мировой войны судьбу Европы определяла главным образом демография. Под руководством Броделя современники продолжали обращаться к темам, обычно лежащим вне области их непосредственной компетенции, – “косвенному” знанию, например, разнообразным кривым роста народонаселения. Франция утратила свое доминирующее положение в Европе в основном потому, что француженки рожали меньше детей. То же самое наблюдалось и в Ирландии, где люди вступали в брак еще позднее, чаще напивались по субботам и едва прикасались друг к другу. Это поразительный, но неопровержимый вывод, но не фактор, который прежние историки полагали необходимым исследовать. (Впрочем, “Средиземное море” грешит тем, что в ней нет ни строчки о религии: Бродель унаследовал агностицизм своего отца.)

Несмотря на это странное слепое пятно, повышенный интерес к социальной истории оказал влияние на библеистов (особенно в США, но лишь с конца 1970‐х годов, когда книги Броделя издали и там). Определенные вопросы выходили на первый план, например – поддается ли прошлое вообще систематическому рассказу. Прежде изучением климата (“истории без людей”) занимались разве что климатологи. Теперь оно превратилось в законную область исторического исследования.

Бродель вторит великому арабскому историку Ибн Хальдуну, сетовавшему на географическую условность, согласно которой Европа считается континентом, в то время как это полуостров или придаток огромной Евразии[660]. Историки стали отказываться от евроцентризма. В послевоенный период ученые признали, что большая доля европейских языков состоит в близком родстве с языками Индийского субконтинента. Выяснилось, что исландцы в отношении генов более чем на 70 % – ирландцы (и почти исключительно с женской стороны). Попадали ли сюда рабыни из Ирландии? Доисторическая курганная культура Северного Причерноморья неожиданно пришла в движение, и языки ее наследников распространились до самых Филиппин, а через восток Индии – до Бенгалии. Нам известно это из данных лингвистики, а не каких‐либо письменных свидетельств. В Парагвае, Аргентине, Боливии и Бразилии в ходу язык гуарани, а также испанский, португальский или голландский. Гаитяне говорят на сильно африканизированном французском языке. То были новые области, и школа “Анналов” видела свою задачу в их изучении.

Вслед за “Средиземным морем” Бродель издал трехтомную (“Структуры повседневности: возможное и невозможное”, “Игры обмена”, “Время мира”) историю доиндустриальной эпохи “Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV–XVIII веков” (публикация началась в 1967 году по‐французски, в 1979 году вышел аглийский перевод). Бродель, продолжая развивать концепт longue durée, утверждал, что капиталистическая экономика Западной Европы с XII века проходит долговременные циклы и отдельные города поочередно выступали матрицами таких поворотов: Венеция и Генуя, затем Антверпен, Амстердам и, наконец, Лондон – с середины XVIII до конца XIX века.

В следующие два десятилетия регулярно выходили небольшие книги Броделя на разные темы, при этом во всех подчеркивалась роль рабов, крепостных, крестьян и городской бедноты, то есть маргиналов. Эти работы способствовали укреплению репутации “Анналов” (Бродель выступал в роли и директора и редактора), но он, человек с огромной творческой энергией, стремился также расширить влияние журнала[661]. В 1947 году вместе с Люсьеном Февром, Шарлем Моразом и особенно с Камилем-Эрнестом Лабрусом он сумел получить (и от французского правительства, и от Фонда Рокфеллера) деньги на открытие VI секции Практической школы высших исследований и помог превратить ее в главный в стране центр преподавания и изучения общественных наук. Пятнадцать лет спустя Бродель на деньги, полученные от Фонда Форда, основал независимый фонд “Дом наук о человеке” для пропаганды подхода “Анналов” в Европе и за ее пределами.

Итог перечисленных квазиполитических инициатив был таков: Бродель превратил “Анналы” из маленького кружка историков и экономистов в клуб с мировым влиянием, но сделал это по‐своему. Ему было трудно подражать, он не основал школу и почти не имел учеников. Андре Бюргьер, сменивший Броделя на посту ответственного секретаря редакции, называл его патерналистом (“он набирал сотрудников, которых не взяли бы в другие журналы”[662]) и смельчаком, склонным менять свое мнение о людях (приглашенного им Ролана Барта он позднее возненавидел). Снова сказались давние привычки к замкнутости и склокам, а студенческие бунты 1968 года глубоко оскорбили Броделя, и отчасти из‐за них он отошел от руководства журналом (хотя и продолжал работать до 1972 года, когда был вынужден уйти в отставку после того, как более молодые коллеги стали возражать против его глобального подхода и настаивать на работе с биографиями угнетенных). Бродель умер в 1985 году – признанным одним из великих историков XX века.

К третьему поколению “Анналов” принадлежат, например, Эммануэль Ле Руа Ладюри (1929–2023); Франсуа Фюре (1927–1997) – антикоммунист, как и Ле Руа Ладюри, и автор классического труда “Постижение Французской революции” (1965–1966); Филипп Арьес (1914–1984; его интересовала в основном Французская революция); Жак Ле Гофф (1924–2014); специалист по истории культуры и истории России и