Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

Мичиганском, Стэнфордском и Питтсбургском университетах. В 1955 году он женился, а в следующем году (увидев, как советские танки давят простых венгров, требовавших, по его словам, основных прав человека) вышел из компартии. Коммунизм, решил он, – это бесчеловечная тоталитарная идеология. Ле Руа Ладюри продолжал активно участвовать в деятельности левых и в 1957 году в Монпелье баллотировался от Объединенной социалистической партии, но получил всего 2,5 % голосов. В 1963 году он наконец расстался с социалистической партией, но не с политикой: в конце 1989 года, будучи директором Национальной библиотеки, Ле Руа Ладюри пришлось лавировать между Франсуа Миттераном с его проектом новой национальной библиотеки и критиками, призывавшими к бережливости. Усилий Ле Руа Ладюри не оценили и в итоге уволили.

В январе 1978 года Ле Руа Ладюри стал одним из основателей Комитета интеллектуалов за Европу свобод – объединения либералов, боровшегося с влиянием компартии на интеллектуальную жизнь страны, а также альянса социалистов и коммунистов, в котором они видели угрозу французской демократии. Оставаясь в составе группы “Анналов”, Ле Руа Ладюри разрабатывал микроисторический подход, положенный им в основу двухтомной политической истории Франции 1460–1774 годов. Это стало возвращением к первым дням “Анналов”, но над журналом работал и ряд других историков. Пьер Губер (его работа о демографии станет главной составляющей историографии “Анналов”), Дени Рише, Морис Агулон и Мишель де Серто – теперь известные ученые – наводнили редакцию. Имелись и “непосвященные”, возможно не печатавшие статей, но оказывавшие влияние на авторов журнала: это, например, Мишель Фуко, Мишель Вовель и Филипп Арьес (главный вклад последнего составила ошеломляюще оригинальная работа о коллективных установках относительно детства и смерти).

По иронии, название школы – “Анналов” – выбрано неверно. Первоначально это был компромисс ради кооперации с экономистами и социологами. Ранним лозунгом группы был: “История складывается из свидетельств”, но сами анналы всегда выступали лишь одним из многих источников. Название “Тотальная история” гораздо точнее, поскольку эта школа в некотором роде универсальна, как швейцарский раскладной нож. Историк Жак Ревель в 1979 году в “Анналах”, в статье по поводу пятидесятилетия журнала, поставил вопрос: чем было “единство интеллектуального движения, существующего уже полвека? Что общего у его очень цельной программы первых лет и кажущимся расхождением позднейших ориентаций?”[668]

Может, единство целей, свойственное временам Февра и Блока, и ушло, но к середине XX века революция в исторической науке (преимущественно французская) изменила отношение к прошлому. Теперь от историков ждали сотрудничества со специалистами в других областях. Им приходилось мыслить гораздо более протяженными временными отрезками, чем прежде; они должны были воодушевляться сознанием того, что ни один аспект жизни не может оказаться за пределами их интересов.

Глава 13

“Красные” историки: от Карла Маркса до Эрика Хобсбаума

При марксизме будущее хорошо известно, а вот прошлое неопределенно.

Польская пословица[669]

Мы с молодыми коммунистами [в университете], бывало, шутили: коммунисты-философы – ученики Витгенштейна, коммунисты-экономисты – Кейнса, коммунисты-литературоведы – Ф. Р. Ливиса. А историки? Они ученики Маркса, потому что ни в Кембридже, ни где бы то ни было мы не знали историка… могущего сравниться с Марксом в мастерстве и влиянии.

Эрик Хобсбаум

В середине 1860‐х годов Карл Маркс получил в Лондоне письмо от своего лейпцигского издателя: “Герр доктор! Уже на десять месяцев вы опаздываете со сдачей рукописи «Капитала», которую согласились подготовить для нас. Если через шесть месяцев вы не сдадите рукопись, мы будем вынуждены передать заказ другому автору”[670].

Как могла измениться история! Маркс (1818–1883), никогда не сдававший работу в срок, все же закончил первый том своей судьбоносной книги, который вышел из печати в 1867 году. Он не дожил до издания задуманных им второго и третьего томов, которые по материалам составил Фридрих Энгельс (1820–1895). Ошеломленный тем, как много осталось несделанным, он соединил воедино неразборчивые заметки своего друга и опубликовал в 1885 и 1894 годах. Четвертый том (его издание организовал Карл Каутский, теоретик-марксист чешско-австрийского происхождения) публиковался в 1905–1910 годах. Хотя в этих книгах часты отсылки к прошлому, это в первую очередь работы по экономической теории. Впрочем, Маркс, занимаясь и историей, определенно повлиял на историографию, особенно на систематическое изучение общественно-экономических факторов. Консервативный историк Хью Тревор-Ропер (не самый большой поклонник марксизма) высказался о влиянии Маркса так: “Он дал нашему предмету новую методологию, причем в самый нужный момент, когда исторического материала стало непомерно много и когда прежние методологии стали исчерпывать себя”[671].

Первым интеллектуальным наставником Маркса был философ и антрополог Людвиг Фейербах (1804–1872), который в книге “Сущность христианства” (1841) защищал атеизм и то, что потом назовут “историческим материализмом”[672]. Маркс сначала поступил в Боннский университет, где некогда преподавал Гегель, а после отправился в Берлин изучать юриспруденцию. К началу 1840‐х годов двадцатилетний Маркс (уже в восемнадцать лет всегда пренебрегавший условностями юноша женился на двадцатидвухлетней Женни фон Вестфален) вошел в группу младогегельянцев, стремившихся вернуть радикальную программу, вытекавшую из философии Гегеля. Маркс, заимствовав гегелевскую концепцию развертывания Мирового духа, разработал более приземленную версию исторического процесса, приняв за предел истории рождение на руинах капитализма лучшего мира. Маркс, в противоположность идеализму Гегеля, утверждал, что в любую эпоху история развития общества определяется материальными, экономическими условиями.

Главным предназначением Маркса была политическая журналистика. В январе 1842 года он начал сочинять корреспонденции для либеральной “Рейнской газеты”. В ноябре того же года Энгельс (он был на два года старше) заглянул в редакцию в Кельне. С тех пор их жизнь была неразрывно связана (историк назвал их “неразлучными”[673] – кроме тех случаев, когда Энгельс отправлялся охотиться на лис; эту страсть его друг не разделял). Маркс однажды заметил: никто и никогда не писал так много о деньгах, как он, – и не имел так мало, как он, денег. Маркс обрел финансовую стабильность лишь после пятидесяти лет, когда Энгельс назначил ему из своего наследства ежегодное содержание. Однажды Маркс даже собирался поступить на железную дорогу конторщиком, но его не приняли из‐за плохого почерка. В другом случае он не мог выйти из дому, поскольку заложил свое единственное пальто. Без Энгельса семья Маркса осталась бы совершенно без денег. В ноябре 1849 года Энгельс стал работать на отцовской прядильной фабрике в Манчестере и смог регулярно помогать другу. Причем он не только давал деньги: когда служанка Елена Демут родила Марксу сына, Энгельс спас в остальном счастливый брак друга, признав свое отцовство.

В 1840‐х годах Маркс выступал редактором и