Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

Люди, безусловно, учатся некоторым вещам благодаря несчастью. В этой маленькой стране Бельгии, которая была полностью оккупирована, стала полем кровавой битвы, а ее жители либо попали в плен, либо были обращены в бегство в течение четырех лет войны, так много веселья и радости – несмотря на то, что их богатства были уничтожены, – и чувства, что они знают, для чего нужна жизнь. Брюссель и Антверпен – прекрасные города, размером с Балтимор и Вашингтон: в них много старинных и красивых зданий, церквей и музеев: тысячи кафе – кварталы, в которых почти ничего нет, а жители сидят на улице и пьют пиво. Эти люди более саксонские, чем французы, – они не такие мрачные, нервные и разговорчивые. В бизнесе и торговле обычно говорят на французском, но между собой они говорят на фламандском языке, похожем на немецкий.

Несмотря на низкий курс бельгийского франка – он такой же низкий, как и французский, – кажется, что все заняты: мало кто сидит без работы. Конечно, у них нет такого ужасного состояния безработицы и экономической депрессии, как в Англии.

Они очень яростно и гордо рассказывают о своих военных успехах, заявляя, что они никому ничего не должны, никогда не были побеждены, сдерживали всю Германию и в человеческом отношении превосходят всех на земле.

Я совсем один. Я ни с кем не разговариваю, кроме официантов, странных путешественников и так далее – но моя жизнь привыкла к одиночеству. Я заканчиваю письмо.

Мой адрес тот же – Американ Экспресс, Лондон. Возможно, в октябре я поеду в Оксфорд на месяц. Надеюсь получить от вас письмо из Лондона, в котором вы сообщаете, что у вас все хорошо и благополучно и, если возможно, что потеря не так велика, как кажется.

Когда вы получите это письмо, мне будет двадцать шесть лет. Больше мне нечего сказать по этому поводу.

До свидания, удачи, да храни вас всех Господь.

Том

Алине Бернштейн

Отель «Бристоль и Марин»

Антверпен

Суббота, 25 сентября 1926 года

Моя дорогая:

Я приехал сюда вчера днем из Брюсселя; завтра я еду в Брюгге, а оттуда в Лондон. Я получил твое письмо вчера в Брюсселе; я счастлив узнать, что будет почта для меня, когда я вернусь[.]

Последние два-три дня я очень мало писал; такими темпами я не закончу еще много месяцев, но до этого я хорошо разогнался и вчера вечером закончил три большие красные книги, которые я купил в Илкли (правда писал, только с одной стороны листа). Я продолжаю работу в огромной бухгалтерской книгой, которую купил в Брюсселе.

Антверпен – очень красивый старый город, в его зданиях гораздо меньше французского, гораздо больше фламандского, чем в Брюсселе, жители, кажется, более чаще говорят на фламандском – своем родном диалекте. Сегодня утром я посетил кафедральный собор с огромной парящей башней и великолепным входом, украшенным святыми, грешниками, раем и адом, но в остальном он очень прост в оформлении. Интерьер украшен шедеврами Рубенса – это был его родной город, включая знаменитое схождение с креста. Я ходил по городу с пожилым человеком, который рассказал мне, что до того, как у него испортились глаза, он был морским художником: он с восторгом рассказывал о кораблях клиперов.

Моя жизнь снова стала приобретать тот отдаленный и одинокий характер, который был у меня раньше, когда я бродил по городу. Я кажусь себе призраком в мире людей; или единственным человеком в мире призраков – это одно и то же.

Время от времени я думаю о приближающемся дне рождения: Хотел бы я, чтобы здесь был лотос, на котором я мог бы вкушать забвение, забыв обо всем, даже о том, что я когда-либо хотел быть мужчиной. Но я не могу.

Тебе нравится быть романтичной фигурой, смотреть на загадочную печаль? Подумай, какой свет ты дашь этим, когда придет мой преемник. Или когда он придет.

Я люблю тебя, моя дорогая: твои письма дают мне жизнь. Я еще не могу проглотить в своем ущелье мысль о ночном приключении. Моя жизнь замкнулась на самом высоком холме, внутри стены. Я больше не впадаю в депрессию, как раньше, от одиночества. Я уже привык к нему, в нем есть странная воздушная холодность. Когда-то я ненавидел себя в глубине души, потому что считал себя бесхребетным чувственником: Я видел себя изможденным мастером шлюх в 30 лет, потрепанным граблями в 40, с маленькими красными глазами. Но теперь я верю, что могу стать каким-нибудь диким отшельником с севера: с жаждущими щеками и глазами. Я больше не плету снов о делах с живой плотью; но очень часто теперь я думал об античных фигурах, не холодно, а со страстной теплотой, не как о символах, а как о великих реалиях. В моем отце текла голландская кровь, и во мне всегда жила любовь к роскоши: картины Хондекотера, [Мельхиор Хондекотер (1636–95) – голландский живописец, специализировавшийся на написании цветных натюрмортов и богато оперенных птиц] столы, уставленные птицей, фруктами и рыбой; мясная лавка, увешанная капающей говядиной, коровы Кюйпа, [Аэльберт Кюйп (1620–1691) – голландский живописец, специализировавшийся на пейзажах, животных и портретах. Он известен своими залитыми солнцем пейзажами Голландии и безмятежностью изображаемых им животных] и, прежде всего, широкие, глубокогрудые богини Рубенса и всех остальных, их белокурые волосы, намотанные на голову, жемчужина в ухе. [Вулф, вероятно, имеет в виду картины, которые он видел в Королевском музее изящных искусств в Антверпене]

Я хочу вечной жизни, вечного обновления, вечной любви – жизненной силы этих бессмертных фигур: Я вижу себя, утопающего, доблестного, между могучими ногами Деметры, богини Земли, вечно расточаемого и наполняемого. Я хочу, чтобы жизнь вливалась и вытекала из меня в могучем ритме забвения и экстаза. На поле во Фракии лежала царица Елена, ее янтарный живот был испещрен солнцем.

Скоро я напишу тебе из Лондона. Там я продолжу свою работу так быстро, как только смогу. До свидания. Храни тебя Бог, моя дорогая. Том

Алине Бернштейн

Антверпен

Утро понедельника, 27 сентября [1926]

Моя дорогая:

Я только что вернулся в свой номер в здешнем отеле с сумкой, полной шампанского, такое со мной случилось впервые за все время пребывания в Бельгии[.] В кафе нельзя купить алкоголь крепче 10 процентов. Меня привели в небольшой роскошно обставленный винный магазин, где шампанское продается на разлив, их здесь много. Я сидел в мягкой кабинке у стены; все женщины, даже те, что были с