Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

мужчинами, смотрели на меня, и не с насмешкой, как они обычно делают. Это был один из тех вечеров, когда я был Богом. Я лихорадочно писал в маленькой записной книжке, которую теперь всегда ношу с собой. [Вулф начал носить с собой маленький карманный блокнот, чтобы сразу же записывать наблюдения или материалы для своей книги[.] Вошла женщина и села в кабинку напротив меня. Вдруг она поманила меня и попросила подойти и сесть рядом с ней. Я подошел. Она медленно и сладострастно шелестела ногами, то скрещивая, то разводя их: на ней было короткое платье без рукавов, из-под которого виднелись волосы под мышками. Она предложила пойти со мной в гостиницу[.] Я заплатил за ее напитки и отправил ее дальше[.] Теперь ты можете думать об этом и злорадствовать; если ты уже нанесла удар ножом в спину, это должно доставить тебе дополнительное удовольствие. (Не бойся – читай дальше).

Если ты пошла на великий бой за приз, я прокляну и возненавижу тебя навеки. В течение многих лет я с жадным интересом следил за этими событиями, в Бостоне я часто ходил туда, сходя с ума от ярости и возбуждения, крича «Христос, Христос, Христос», когда человека валили на пол, и бессознательно нападая на людей вокруг меня, тряся и дергая их.

Поражение и унижение этого грубияна Демпси я разделяю: известие о поражении чемпиона всегда огорчало меня, и, как и раньше, ликующие возгласы спортивных писак о том, что «несколько тысяч модно одетых женщин присутствовали на церемонии коронования нового чемпиона, включая имена многих видных светских персон,» наполняют меня удушливой яростью, а «над мощным ревом обезумевшей от драки толпы слышались пронзительные женские крики, призывавшие претендента продолжать и поскорее расправиться с растерявшимся обладателем титула» – этого достаточно, чтобы выплеснуть мой гнев и горечь в потоке нецензурных оскорблений и ругательств. Раньше, в Бостоне, услышав такое, я ходил по улицам с лицом, пылающим от гнева, и бормотал: «О да, вы, милые сучки. Вы, грязные маленькие шлюхи, сидящие там со своими пакостными мужьями, которые в жизни не нанесли ни одного удара. Да, я знаю вас, ей-богу, вы злорадствуете, видя, как бьют и бьют до бесчувствия молодого человека: вы хотите видеть, как кровь стекает по его лицу и волосам на груди, как верхние зубы вонзаются в губы, как ухо болтается, а носовая кость разбита[.] Я желаю, чтобы все закончилось таким ужасом, чтобы ваши внутренности застыли от страха, и чтобы вы хранили эту картину в памяти до тех пор, пока живы. Я желаю, чтобы он выплюнул свои зубы, некоторые из них вылетели из ринга на ваше платье, я желаю, чтобы его сломанная челюстная кость ужасно молотила перед вами по его синему лицу, чтобы его глаз висел на волоске, чтобы его щека была широко открыта, чтобы его вырвало четвертью крови, и чтобы он упал в обморок, крича от ужаса и агонии во весь голос, заглушая ваши собственные крики ужаса и испуганный писк маленького пакостника, который был с вами, блевавшего от болезни и испуга. Это научит вас – клянусь Богом!» (Не бойся, я пишу это с опозданием: Я решил отправить это письмо – ты должна узнать меня)[.]

Алине Бернштейн

Лондон

Суббота, 2 октября [1926 года]

Моя дорогая:

Я пишу тебе это за пять минут до полуночи. Еще через пять минут мне исполнится 26 лет, хотя, поскольку я родился за 4000 миль отсюда, в Северной Каролине (и Нью-Йорке) сейчас только шесть часов, когда я пишу. Кроме того, в Англии сегодня в полночь часы переводят на час назад. Наконец, мне сказали, что я родился между девятью часами утра и серединой дня 3 октября 1900 года[.] Это дает мне время до двух или трех часов дня завтра.

Я пробыл в Антверпене до вторника и на один день съездил в Брюгге. В Лондон я вернулся поздно вечером в среду. В Антверпене я впитал в себя великие жестокие вульгарные голландские и фламандские картины, которые я так люблю; там также есть одно чудесное место – великий дом XVI века Никласа Плантина, француза, который приехал в Антверпен и построил одну из самых прекрасных типографий, какие когда-либо знал мир[. Сотни книг, тысячи гравюр, старые печатные станки, шрифты – все это хранится в огромных комнатах, отделанных затхлым деревом[.] Здесь есть Библия, напечатанная параллельными колонками на четырех языках, часословы, классические авторы, великолепные книги по географии с картами, произведения, как и положено всякой географии и чудесным путешествиям, вдохновенного Суеверия. Погрузившись в это место, я, казалось, тоже погрузился вглубь веков и снова жил в том времени, когда создание книги, как и ее написание, было святым трудом.

Я поехал в Брюгге: это старинный город с оживленными, извилистыми улочками, каналами и огромными воздушными колокольнями. Моя комната была маленькой и тесной. Я ненавидел отсутствие пространства, было холодно. Я вернулся в Лондон. Здесь я нашел телеграмму от тебя и письмо; вчера я получил еще одно [письмо], а сегодня два [письма] и телеграмму. Я продержал свою телеграмму до сегодняшнего дня, в честь моего дня рождения.

Я заключен в далеком мире: все вокруг меня проходит как парад фантомов. Люди, которые меня обслуживают, и те, кто имеет со мной самые случайные отношения в магазинах, приветливы и обходительны, но я не могу из этого выйти. Ни с кем и никогда у меня не было ничего общего. От миллионов случайных женщин, которые ходят по улицам Европы, я, наверное, в такой же безопасности, как и от Ее Величества Королевы. В Бельгии я узнал, что больше не могу с ними встречаться. Я говорю тебе, что я буквально и честно одинок 24 часа в сутки. Я разговариваю со многими людьми – в автобусе, в доме, где старик и домохозяйка каждое утро сплетничают со мной, но никто не знает обо мне ничего, и не имеет ни малейшего отношения ко мне.

Я должен покинуть это место[.] Комнаты были сданы на время моего отсутствия женщине, которая приезжает в понедельник; люди хотят, чтобы я занял комнату на верхнем этаже и пользовался их гостиной в подвале, но там меня окружают другие люди. А здесь я совсем один. На следующей неделе я поеду в Оксфорд, чтобы узнать, когда начнется семестр и смогу ли я получить комнату[.]

Дорогая моя, твои письма – единственное, что удерживает меня в этом мире. Я решил писать чаще, не знаю, насколько мне это удастся. Ты –